Василий, насупясь, проделал то же. Братья сели к столу, щедро подсластили чай медом и принялись с фырканьем пить. Напиток был слишком горячим и обжигал язык, но его ароматная крепость рассеивала алкогольный дурман. Лица бояр помягчели и раскраснелись. Через какое-то время старший глянул на младшего.
— Мне ведь ведомо, что Никита Романов заглядывал к венгру. Зачем?
— Ищет поддержки, — сказал Анастасий. — Метит взамен Годунова в регенты при Федоре, если Господь призовет Ивана к себе. — Он помолчал, вертя в руке чару. — Тут не о чем беспокоиться. Романовы нам не страшны.
— А что с Нагими? Они ведь тоже чего-нибудь добиваются, раз уж Григорий звал венгра к себе.
Анастасий откашлялся.
— Нагие сильны. Но недостаточно, им нужен союзник.
— Почему иноземец?
— Они ищут дорогу на Запад. Не для себя, для московских купцов. Убедив тех, что торговля с Западом выгодна, они укрепятся настолько, что попытаются подмять нас под себя.
Василий сжал кулаки.
— Ну, этому не бывать.
— Не бывать, — кивнул Анастасий. — Если мы их опередим и потянемся к новгородцам. Те уже биты царем и знают дороги на Запад. Они будут сговорчивы, если их припугнуть.
— Нет, — отрезал Василий. — Мы не купцы. Мы — князья.
— Причем великие, — напомнил, смеясь, Анастасий и с удовольствием потянул в себя чай.
Василий сложил на груди руки, машинально проверив, на месте ли образок святого Ефрема Сирина.[3]
— Лучше оставь свои хитрости, Анастасий. Если ты задумал неладное, поплатишься головой. Сам ведаешь, что поставлено на кон.
— Ведаю и потому все исполню по чести, — откликнулся Анастасий. — Мы ведь Шуйские, мы своего не упустим. — Он продолжал смаковать терпкий напиток, и в глазах его, полускрытых краем серебряной чары, прыгали искорки хищного озорства.
Воцарилось молчание, его нарушил Василий:
— Если я вдруг прознаю, что ты плутуешь, тебе от меня не скрыться нигде. Как и жене твоей вместе с детьми и всем твоим домочадцам. Я не прощу измены, а мои руки длинны.
Анастасий, хмыкнув, аккуратно поставил на стол свою чару.
— Я бы еще посидел с тобой, братец, но существует некий алхимик, с каким я пока незнаком. — Он не спеша встал, потом подчеркнуто глубоко поклонился и спиной попятился к двери, словно домашний холуй.
Лишь убедившись, что гость покинул хоромы, Василий дал себе волю. Схватив чару, из которой пил Анастасий, он, изрыгая брань, принялся колотить ею по столешнице, пока чара не превратилась в уродливую серебряную лепешку.
* * *
Письмо Бенедикта Лавелла к Ференцу Ракоци. Написано по-английски и по-латыни.
«Высокочтимый граф! С надеждой на наше доброе будущее товарищество беру я в руки перо, чтобы снестись с вами по рекомендации известной вам мадам Клеменс, полученной мною от нее еще в Англии около года назад. Прежде чем вы ослепили своим блеском Московию, я уже был наслышан о ваших изумительных качествах и талантах. Умоляю, не сочтите неуклюжести, какими страдает это послание, свидетельством моего высокомерного или пренебрежительного отношения к вам. Если у нас появится возможность хоть изредка видеться, я охотно на это пойду, но, поскольку все иноземцы в Москве обложены соглядатаями, мне пришлось доверить бумаге то, что, вне всяких сомнений, лучше воспринималось бы с глазу на глаз. Мадам Клеменс, заверив меня, что вам известен английский язык, сообщила также, что вы сведущи и в латыни, а потому я посылаю это письмо в двух вариантах, надеясь вызвать в вас чувство симпатии если не к англичанину, то к оксфордскому латинисту — или наоборот.