От колодца прошел наш кашевар с четырехугольным черным ведром в руках.
– А, ходя! Здравствуй! – весело крикнул он китайцу.
Китаец приветливо кивнул в ответ.
– Длиаст! – И с вежливо-любезною улыбкою указал рукою на ведро.
– Что? Твое ведро?
– Моя! – улыбнулся китаец.
– Как это ты, ходя, сюда в деревню пробрался? – спросил фельдшер. – У нас тут всех китаев выселили. Пойдешь назад, попадешься казакам, – кантрами тебе сделают.
– Моя не боиса! – равнодушно ответил китаец.
На вечерней заре он ушел из деревни, и больше мы его уж не видели.
За ужином главный врач, вздыхая, ораторствовал: – Да! Если мы на том свете будем гореть, то мне придется попасть на очень горячую сковородку. Вот приходил сегодня наш хозяин. Должно быть, он хотел взять три мешка рису, которые зарыл в погребе; а их уж раньше откопала наша команда. Он, может быть, только на них и рассчитывал, чтобы не помереть с голоду, а поели рис наши солдаты.
– Позвольте! Вы это знали, как же вы это могли допустить? – спросили мы.
Главный врач забегал глазами.
– Я это только что сам узнал.
– Только вы один во всем этом и виноваты, – резко сказал Селюков. – Вот, недалеко от нас дивизионный лазарет: смотритель собрал команду и объявил, что первого же, кто попадется в мародерстве, он отдаст под суд. И мародерства нет. Но, конечно, он при этом покупает солдатам и припасы и дрова.
Воцарилось «неловкое молчание». Денщики с неподвижными лицами стояли у дверей, но глаза их смеялись.
– Вообще нет ничего более позорного и безобразного, чем война! – вздохнул главный врач.
Все молчали.
– Я верю, что со временем Европа получит от Востока жестокое возмездие, – продолжал главный врач.
Деликатный Шанцер не выдержал и заговорил о желтой опасности, об известной картине германского императора.
После ужина денщики, посмеиваясь, сообщили нам, что про мешки с рисом главный врач знал с самого начала; солдатам, откопавшим рис, он дал по двугривенному, а рисом этим кормит теперь команду.
Тот дивизионный лазарет, о котором упомянул Селюков, представлял собою какой-то удивительный, светлый оазис среди бездушно черной пустыни нашего хозяйничанья в Маньчжурии. И причиною этого чрезвычайного явления было только то, что начальник лазарета и смотритель были элементарно честными людьми и не хотели наживаться на счет китайцев. Мне пришлось быть в деревне, где стоял этот лазарет. Деревня имела необычайный, невероятный вид: фанзы и дворы стояли нетронутые, с цельными дверями и окнами, со скирдами хлеба на гумнах; по улицам резвились китайские ребятишки, без страха ходили женщины, у мужчин были веселые лица. Кумирня охранялась часовым. По улицам днем и ночью расхаживали патрули и, к великому изумлению забиравшихся в деревню чужих солдат и казаков, беспощадно арестовывали мародеров.