– Не знаете ли какого хорошего места? – спросила у нее одна из прислуг. – Здесь не ахти какое место. Платят всего три доллара. А нынче все берут четыре. Может, знаете какую-нибудь леди, которой нужна хорошая прислуга?
– Нет, – отвечала Селина, – нет.
В другом месте повар, заметив ее бледность и усталый вид, предложил ей чашку кофе. Она вежливо отказалась. Двадцать первая улица, Двадцать пятая, Двадцать восьмая. В ее кошельке было уже больше четырех долларов. Дирк утомился, проголодался и был близок к слезам.
– Последний дом, – обещала ему мать. – Это уж наверняка последний. Потом мы поедем домой, мальчик. Поедим дорогой, ты поспишь под мешками, как в палатке, и мы мигом доберемся домой.
Последний дом был новый, из серого камня, уже начинавшего темнеть и тускнеть от гари от проносившихся недалеко отсюда пригородных поездов Иллинойса. Окна в доме были широкие, стрельчатые и блестели, перед домом была площадка со статуями, а за домом – оранжерея. На окнах занавеси из дорогих кружев и плюшевые гардины. Весь дом за высокой железной оградой выглядел внушительно и как-то неприступно. Селина заколебалась, звонить ли. Ей чудилось что-то угрожающее, неприступное в этой решетке. Последний дом. У нее почти пять долларов, заработанных за один час.
– Еще пять минут, – сказала она Дирку, пытаясь говорить веселым тоном. Руки ее были полны овощей, которые она собиралась уложить в корзину у ее ног; вдруг она услышала над самым ухом:
– Ну-с, а где же ваш патент?
Она обернулась. Полисмен. Она молча глядела на него снизу вверх. «Какой огромный и какое ужасное и красное лицо у него».
– Патент?
– Да. Вы слышали ведь, что я сказал. Патент. Патент разносчика. Полагаю, у вас он имеется?
– Да ведь я… нет. Нет. Не имеется. – Она все еще глядела на него неподвижно. Его физиономия побагровела еще больше.
– Ладно, так я и думал, что вы торгуете без патента! Недурно! Убирайтесь отсюда. Вы и ваш мальчишка. Смотрите, если я еще раз поймаю вас здесь…
– Что такое, господин офицер? – сказал женский голос подле них.
Щегольская открытая коляска, запряженная двумя каштановыми лошадьми, шерсть которых блестела, как зеркало, остановилась у тротуара.
– В чем дело, Рейли?
Из коляски вышла дама. На ней был модный туалет из черного шелка и черная с перьями шляпа.
– Женщина торгует без патента, миссис Арнольд. Приходится смотреть в оба, чтобы уследить за ними всеми… ну, отправляйтесь-ка отсюда, эй вы! – Он положил руку на плечо Селины и слегка подтолкнул ее.
Тут Селиной вдруг овладел такой приступ обиды, гнева, такой взрыв долго сдерживаемых чувств, что она вся задрожала с ног до головы и улица, коляска, дама в шелках, лошади и полисмен – все заплясало перед ее глазами. Лицо ее было бело, как бумага, а глаза сверкали. Она даже точно выше ростом стала в своей позе гордой женщины, оскорбленной грубым прикосновением чужого мужчины.