Он не произносил ничего, кроме этих слов. Бесстрашная Кристина, не желая видеть его таким трусом, направилась к окну. Он последовал за ней, не вставая с колен и уцепившись за ее платье, не стесняясь присутствия остальных наблюдавших эту сцену, кто с безразличием, кто с ужасом. Наконец королева позволила ему сказать слово в свою защиту.
Срывающимся голосом начал Мональдески свое оправдание. Что он сказал? На самом деле ничего убедительного. Он пытался переложить ответственность за ошибку на своих врагов, на Сантинелли, которого ненавидел и чей взгляд чувствовал теперь на себе. Оправдание было неуверенным, сконфуженным и туманным, подобно этому ноябрьскому дню. Он хотел пробудить в сердце той, кого так жестоко оскорбил, горячие воспоминания об их последних ночах, даже не отдавая себе отчета в том, что возбуждает этим горечь в сердце женщины и одновременно гнев королевы.
Когда, исчерпав все возможные аргументы, он наконец умолк, Кристина, оставив его, обернулась к отцу Ле Белю, который, дрожа, перебирал в углу свои четки. То, что она сказала, вырвало из уст Мональдески крик ужаса: священник должен исповедовать виновного, дабы приготовить его к смерти. Взволнованный не меньше провинившегося, отец Ле Бель пытался смягчить королеву, но она ничего не желала слушать, — ни уверений монаха, ни воплей человека, рыдающего у ее ног. Она вышла и почти бегом удалилась в свою комнату.
Прошли долгие минуты. Прислонившись горячим лбом к прохладному стеклу, Кристина смотрела невидящим взглядом на сырой и туманный парк, начинавший погружаться в сумеречную тень. Ни единого звука, кроме легкого стука в дверь. Это отец Ле Бель. Его лицо бледно, и руки дрожат. Нет, он пришел не для того, чтобы сказать, что виновный исповедан, он хочет призвать эту женщину смягчить свое решение, которое можно сравнить только с жестокостью варваров. Он описал Мональдески таким, каким только что его видел, плачущего, распростершегося ниц, призывающего королеву, единственное слово жалости которой вызовет его искреннее обожание. Затем священник обратился к сердцу Кристины, и, наконец, заговорил о короле Франции, которому принадлежит замок и который не может потерпеть, чтобы в нем совершалось столь явное убийство… Ничего не помогло! Королева грубо приказала священнику вернуться в галерею и поторопиться с выполнением своего долга, если он не хочет, чтобы виновный умер без причащения.
Затем, еще через несколько минут, вновь постучали в дверь. На этот раз сам Сантинелли. И он тоже пришел просить помилования для этого человека, которого он ненавидит и презирает, но которого все же не может позволить хладнокровно уничтожить. Можно быть записным дуэлянтом, можно быть даже жестоким и грубым как наемник, но нельзя ударить коленопреклоненного человека. — Когда палач отрубает голову, ему всегда приходится ударять коленопреклоненного!