С запада и юга к селу подступали невысокие горные цепи, покрытые вековыми дубовыми и буковыми лесами. Лес начинался у самой околицы и, хотя в нем десятилетия работал топор браконьера, напоминал настоящие джунгли. Ходить по лесу можно было только по узким тропинкам, устланным толстым слоем сгнившей листвы, да и те местами заросли кустарником.
В тишине этого старого леса тихо текли воды кроткой речки, не широкой, но и не слишком узкой. Чем ниже она спускалась к морю, тем спокойнее лилась между ровными берегами, прозрачная на солнечных полянах, черная — в тенистых дебрях леса.
Рассказывали, что ночью в лесных ущельях человечьими голосами кричали какие-то птицы и зловеще выли шакалы, что зимой там бродили волчьи стаи, а ранней осенью в лесу появлялись крупные кабаны и добирались почти до самых сел, чтобы полакомиться зрелыми початками еще не убранной кукурузы.
Я не заходил далеко в лес, но знал, что там водится всякая дичь; пальто моей тетки было подбито заячьим мехом, ее кованый сундук покрыт волчьей шкурой, а в большой комнате над комодом добродушно скалила зубы кабанья голова.
Но все-таки вы имейте в виду, что, рассказывая вам об этом крае, я описываю его таким, каким видел и воспринимал его восемнадцатилетний парнишка — в то лето мне только что пошел девятнадцатый. Тогда, кто знает почему, лес был как-то таинственнее и темнее, река глубже и полноводнее, а виноград, сорванный с лозы, несравненно сочнее и слаще. Даже дом моего дяди казался мне более высоким, а фруктовый сад за домом — таким прелестным, что я не могу понять, я ли стал другим или все эти предметы, которые радовали когда-то мой взгляд, были и тогда такими обыкновенными, маленькими, серенькими, какими они представляются мне теперь.
Хотя я по характеру человек сухой и прозаический и всегда был чужд так называемым «поэтическим» настроениям, в те годы я очень любил уходить к вечеру на один из холмов за селом и ждать там заката и прихода ночи, пока над моей головой не начинали проноситься летучие мыши, а на потемневшем небе мерцать целые рои крупных золотых звезд. Я стоял, смотрел и ни о чем не думал, а только радовался. Это была чудная, тихая радость. И я не знаю, чему я радовался больше: золотому закату или стадам, возвращавшимся с пастбища; далеким горам, фиолетовые громады которых вырисовывались в розовом вечернем свете, или телегам, нагруженным снопами, протяжно поскрипывавшим на мягком проселке, который извивался вдоль моего холма.
Я и мальчиком был таким же замкнутым и холодным. Встану рано-рано, как только услышу, что тетка вышла на крыльцо и бросает курам зерно. Наколю немного дров на колоде, растоплю печку. Потом сяду на низенькую трехногую скамеечку, смотрю, как играет пламя, и жду, пока закипит молоко в закопченном котелке.