Твердым шагом отошла от двери, двинулась по коридору вдоль стены, но вдруг навалилась обморочная слабость, подкосились ноги, и она упала. Перед глазами повисла какая-то пелена. Неужели слепну, подумалось ей, но тут же стало понятно, что нет, еще не сейчас, это слезы туманили взгляд, слезы, хлынувшие таким ручьем, как будто копились всю жизнь. Я убила человека, тихо произнесла жена доктора, хотела убить и убила. Обернулась на дверь третьей палаты, подумав, что, если слепцы бросятся догонять, защищаться она не сможет. Но коридор был пуст. Женщины уже скрылись, слепцы, напуганные стрельбой и особенно тем, что в палате осталось несколько трупов, высунуться не решались. Мало-помалу стали возвращаться силы. Слезы всё текли, только теперь уже медленно, тихо, как бывает, когда непоправимое уже случилось. С трудом поднялась. Руки, одежда были в крови, и измученное тело вдруг уведомило, что она стала старой: Стала старой, стала убийцей, подумала жена доктора, хоть и знала, что надо будет - снова убьет. А когда будет надо, спросила она себя, медленно шагая к вестибюлю, и сама же себе ответила: Когда будет умирать то, что покуда еще живо. Покачала головой, подумала: А это что значит, слова, слова, ничего больше. Вокруг по-прежнему никого не было. Она подошла к двери, выглянула. Между прутьев решетки смутно виднелась фигура часового. Там еще есть люди, и они еще видят. Вздрогнула от шагов за спиной, подумала: Они, и стремительно обернулась, занося для удара ножницы. Но увидела мужа. Возвращавшиеся во вторую палату прокричали по дороге о том, что случилось в левом флигеле, и что какая-то женщина зарезала главаря, и поднялась стрельба, и доктор не спросил, что за женщина, потому что и так знал, это не какая-то, а его женщина, та, которая сказала косоглазому мальчику, что потом дорасскажет сказку, а сейчас-то что с нею сталось, где она, может быть, лежит мертвая. Я здесь, произнесла она, подошла к нему и припала и даже не заметила, что пачкает его кровью, а может, и заметила, но решила, что это не важно, ибо до этого дня они все делили поровну. Что там было, говорят, убили кого-то, спросил доктор. Убили, я убила. Почему. Кому-то надо было это сделать, а больше никого не нашлось. А что теперь. А теперь мы свободны, они знают, что их ждет, если вздумают еще раз попользоваться нами. Но ведь это значит, будет война. Слепые всегда на войне, всегда были и будут. И ты снова будешь убивать. Да, если придется, от этой слепоты я не вылечусь. А что с продовольствием. Теперь мы снова будем забирать его, вряд ли те осмелятся прийти сюда, по крайней мере еще несколько дней будут бояться, что с ними произойдет то же, что и с их главным, что им тоже воткнут в горло ножницы. Мы с самого начала, еще когда они предъявили первые требования, не сумели оказать им сопротивления. Нет, не сумели, мы испугались, а страх - плохой советчик, ну а теперь пойдем, надо будет на всякий случай забаррикадировать дверь, кроватями перегородим, как те делали, а если придется поспать на полу, то ничего страшного, это лучше, чем умереть с голоду.