Именно этот новый, незнакомый мне дотоле взгляд увидел я в Ла-Рошели, когда вы пришли просить помощи для ваших друзей гугенотов — беда идет оттуда, именно этот взгляд сделал из меня человека, которого я больше не узнаю. О, боюсь, я слишком привязался к вам. Вы делаете меня слабым, не похожим на себя самого… Да, именно там родилась моя беда — ваш незнакомый взгляд, чью тайну мне доселе не удалось разгадать. Знаете ли вы, сердце мое, что случилось, когда вы пришли за мной той ночью в Ла-Рошели, знаете ли вы, что случилось?.. Так вот, я влюбился в вас. Влюбился безумно, до беспамятства, тем более, что, зная, кто вы, я не захотел понять суть происходящего. Это привело меня в замешательство, но часто становилось пыткой.
Действительно, странное чувство! Когда я видел вас на «Голдсборо» с вашей рыжеволосой дочуркой на руках, среди ваших друзей гугенотов, я забывал, что вы и есть моя супруга, которую я некогда вел к алтарю. Вы превратились в почти чужую мне женщину, случайно встреченную на живленном пути — она завораживала меня, пленяла душу и тело, терзала своей красотой и грустью, прелестью своей редкой улыбки, таинственная, ускользающая от меня женщина, которую я должен был завоевать любой ценой.
И потому в моем двусмысленном положении мужа, без памяти влюбившегося в собственную жену, я пытался уцепиться за то, что мне было известно о вашем прошлом; я должен был вернуть вас, потребовать, чтобы вы стали ближе ко мне; желая приковать вас к себе, я порой испытывал неловкость, размахивая титулом супруга, но я хотел полностью подчинить вас себе, хотел видеть вас рядом с собой — любовницей, предметом страсти, вас, мою жену, вновь, уже вторично, новым, нежданным искусством склонившую меня под свою власть. И тогда во мне появился страх, ожидание горького открытия, что вы охладели ко мне, забыли меня, страх различить в вашем сердце безразличие к супругу, столь давно ставшему изгнанником; боязнь всего того неведомого, что я прозревал в вас — о, как вы были неуловимы и неукротимы, милейшая матушка настоятельница! — эта боязнь, возможно, и помешала мне одержать над вами победу. Я начинал понимать, что в своей жизни слишком легко относился ко всему, что касалось женщин и в частности вас, возлюбленная моя супруга. Каким драгоценным благом я пренебрег!
Анжелика слушала его жадно, не дыша, и каждое слово возвращало ее к жизни. Она ощущала себя рядом с ним пойманной птицей в руках птицелова, который употребляет свою власть, чтобы чарами или силой чувства удержать хрупкое существо, готовое вырваться на волю. Нет, она не хотела вырываться. Нежность в его глуховатом голосе, в его пылком взгляде, в самом его облике стоили, по ее мнению, того, чтобы принести в жертву свою свободу. Что значил преисполненный опасности одинокий полет в пустынном мироздании рядом с его теплом, с уверенностью в том, что она рядом с ним и наконец достигла своей гавани. Она всегда чувствовала это, ей лишь оставалось осознать свои ощущения, и монолог, на который он осмелился сейчас, — своего рода исповедь, размышление одновременно тонкое и искреннее — открыло ей силу его любви и то, какую власть она имеет над его сердцем. Он ни на минуту не переставал думать о ней, пытаясь лучше понять ее, дабы обретение ее было надежным и вечным.