Но Ондро тут же забыл и думать об амазонках, как только разглядел как следует третьего. Ой-ой. Вовсе не ребенок это был. Приземистый, с огненно-рыжей бородищей и узкими зелеными глазами на румяном лице… Старик почувствовал, что ноги у него подгибаются и по телу пробежали дрожь и холодок дурного предчувствия. Он от души надеялся, что люди отошлют карлика спать куда-нибудь на конюшню, и ему, Ондро, не придется иметь с загадочным уродцем никакого дела. От одной только мысли провести с ним ночь под одной крышей старика бросало в холод.
Однако заговорил с ним именно карлик.
— Ну, что вылупился? — рявкнул он низким, хриплым голосом, неприятным, как скрип ржавых петель, и старика опять пробрала дрожь. — Ужин для трех благородных господ и три уютных комнаты переночевать.
— Одну комнату, — подал голос рослый варвар, сидевший у стены. — Я не хочу утром проснуться и обнаружить, что ты ночью сбежал, Алвари.
— А мне до смерти надоели ваши дурацкие морды! — взвизгнул Алвари, и из его зеленых глаз точно искры посылались, так он засверкал ими. — Мне осточертело ваше смердящее дыхание, вонь ваших потных тел, ядовитый запах человечины…
— Полегче, ты, — угрожающе произнесла женщина. — Ты тоже, знаешь ли, не благоуханный куст шиповника.
— Что ты понимаешь, глупая гусыня, — огрызнулся гном. — От человека несет хуже, чем от мокрой бродячей собаки…
— Благородные господа, нет смысла ссориться, — примирительно заметил Ондро. Он очень боялся, что эта, судя по всему, не слишком дружная компания тут же учинит драку. — Каждый пахнет, как может.
— И слушать ночи напролет, как эта девка ворочается, вздыхает и сопит, и все потому, что один недогадливый варвар не обращает на нее внимания, — не унимался Алвари.
Покраснев до ушей, Сфандра прошипела:
— Молчи, коротышка!
Конан резко хлопнул ладонью по столу.
— Словом, ночевать будем в одной комнате. А сейчас, хозяин, принеси-ка нам поесть. И выпить.
Хозяин деликатно помялся и, наконец, сообщил, что нынче все ужас как воздорожало и жизнь стала такая тяжелая — не передать. Опять неприятно усмехнувшись, Конан положил на стол перед собой пригоршню серебра. Оборвав на полуслове печальные речи, старик поспешно схватил деньги и, семеня, побежал на кухню.
Жена его уже гремела кастрюлями, справедливо рассудив, что лучше уж остаться внакладе и накормить этак бродяг задаром (пусть подавятся и пусть их брюхо разорвет пресветлый и справедливейший Митра!), чем вызвать их гнев и быть изрубленными на куски.
Однако ужин прошел, несмотря ни на что, спокойно. Все трое молча жевали жареное мясо (Конан вполголоса предположил, что старик ради такого случая срезал подметки со своих сапог, но остальные не поддержали беседы), грызли черствый хлеб, размачивая его в жиденьком красном вине, и, насколько мог подметить хозяин, даже взглядом не обменялись. Потом поднялись по скрипучей деревянной лестнице наверх, в приготовленную для них комнату, — все трое: впереди варвар с масляной лампой в руке, за ним гном и последней — женщина. Неверный свет тускло горящей лампы играл на рукояти меча, высовывающейся из-за широкого плеча Конана. Дверь захлопнулась, и больше с верхнего этажа не доносилось ни звука.