— Вовсе нет, милочка,— ответил он, мягко, очень мягко ее отстраняя.— Ты хотела быть полезной, а в этом нет ничего дурного. Наоборот, это очень хорошо. Нынче те, кто не хочет оказаться ненужным, должны напрягать все свои силы,— бедный мистер Хардинг попытался приобщить дочь к новой доктрине.— Это относится и к мужчинам и к женщинам,— продолжал он.— И ты поступишь правильно, милочка, если займешься чем-нибудь, но...
— Что, папа?
— На твоем месте я не стал бы выбирать в духовные наставники мистера Слоупа.
— Я этого не собиралась и не собираюсь делать.
— Было бы дурно с моей стороны говорить о нем плохо, так как ничего плохого я о нем не знаю; но он мне не кажется искренним человеком, и я вижу, что он неблаговоспитан.
— Но я, папа, и не думала выбирать его в наставники.
— Что до меня, милочка, то помнишь пословицу — старого пса новым штукам не выучишь? От воскресной школы я должен отказаться, а значит, скорее всего, и от богадельни. Но сначала я посоветуюсь с архидьяконом.— Он поцеловал малыша, взял шляпу и удалился, совсем расстроив Элинор.
Все это еще усугубило его страдания. У него было так мало близких ему людей, и потеря самого дорогого и близкого человека казалась особенно невыносимой. А ему представлялось, что именно так и случится. Он не сознавал, что был бы рад, если бы его дочь возненавидела мистера Слоупа, однако признайся она ему в такой ненависти, его упрек за столь нехристианское чувство не был бы особенно строгим. Но между ней и мистером Слоупом возникла дружба, она разделяла его взгляды, одобряла его планы и с восторгом внимала его поучениям. Мистер Хардинг вовсе не хотел, чтобы его дочь ненавидела мистера Слоупа, но уж лучше ненависть, чем любовь!
Он заказал в гостинице извозчика, вернулся домой, собрал саквояж и отправился в Пламстед. Архидьякон, во всяком случае, не побратается с мистером Слоупом! Но зато он будет настаивать на междоусобице, публичных речах, громогласных обвинениях и прочих атрибутах открытой войны. А эта крайность была для мистера Хардинга немногим приятнее первой.
Мистер Хардинг не застал зятя дома: того не ждали раньше вечера, и он излил душу старшей дочери, Миссис Грантли питала к мистеру Слоупу антипатию не меньшую, чем ее муж, и так же твердо верила, что они обязаны сражаться с праудитянами, отстаивать права соборного духовенства и оборонять законную долю хлебов и рыб, причитающуюся ее кругу; подобно своему супругу и повелителю, она готова была биться, не давая и не прося пощады. При этом она вовсе не была сварливой или неуживчивой: но, подобно архидьякону, она чувствовала, что присутствие в епархии мистера Слоупа — это оскорбление для всех, кому дорога память покойного епископа, а его предполагаемое влияние на дела епархии — прямой вызов ее мужу. Никому и в голову не пришло бы, что миссис Грантли может до такой степени ожесточиться. Она была в наилучших отношениях с женами всех окрестных священников. Ее любили все соборные дамы. И хотя она была богаче их всех, она сумела поставить себя так, что ее карета и лошади никому не кололи глаз. Она никогда не вызывала зависти у жен священников, подчеркивая свою близость с аристократией графства. Она не упоминала кстати и некстати о графах и графинях и не похвалялась тем, что платит своей гувернантке шестьдесят фунтов в год, а кухарке — семьдесят. Все знали миссис Грантли как умную, тактичную, миролюбивую женщину, и барчестерцы были поражены той неукротимой воинственностью, которую она выказала в качестве главнокомандующей грантлитянок.