— Нет, не понимаю. Может, до завтра проспишься… Кстати, куда мы завтра идем?
— Прости, старушка, — смутился Арчибальд, — я как раз собирался в Боттлтон-ист, к этим самым массам.
— Вот что, — сказала Аврелия, — завтра ты придешь ко мне, изобразишь курицу.
— Разве сэр Стаффорд Криппс[93] изображает всяких кур?
— Не придешь — все кончено.
— Ты понимаешь, массы…
— Хватит, — холодно сказала Аврелия, — кажется, все ясно. Если ты завтра не придешь ко мне, можешь искать другую невесту. Я не капризна, не строптива, но в жизни своей не выйду за городского сумасшедшего.
Однако племянник мой решил, что идти надо. Когда он излагал свои мысли Мидоусу, тот сурово заметил:
— В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ.
— Да уж, как не быть, — печально произнес Арчибальд. — Вообще-то лучше бы кто другой… Ну, ладно. А вот виски — вылейте. Бывает время, когда нужно что-то покрепче.
— Скажите, докуда лить, товарищ.
— Главное, поменьше содовой.
Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он, как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка какая-то!
Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети, в немыслимом количестве, не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно похоже на бал в Национальном клубе либералов.
Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить страдальцев, и решил их утешить, хоть бы чем. Где-нибудь, думал он, да затаилось голодное дитя.
И впрямь, когда он свернул в проулок, там обнаружился мальчик, подкидывавший ногой консервную банку. Лицо его было угрюмо, манера — мрачна и сдержанна. Строго говоря, он не плакал; видимо — отдыхал.
В мгновение ока племянник схватил его за руку и втащил в булочную, а там, купив хороший хлеб, сунул ему, сердечно прибавив:
— Хлеб.
Мальчик попятился и стал еще мрачнее.
— Даром, — заверил Арчибальд. — От меня. Я-тебе-дарю. Хлеб. Хороший.
Нежно погладив мальчика по головке, он поспешил уйти, опасаясь благодарности, но через два шага что-то твердое угодило ему прямо в макушку. Подумав о молниях, крышах и взрывах, он заметил, что вблизи, по канаве, катится злосчастный хлеб.
Заметим, что мальчик рассердился. Сперва он подумал, что племянник мой — не в себе, но, увидев на полке шоколад, конфеты и жвачку, немного ожил. В конце концов, думал он, конфета — это конфета, кто бы ее ни купил. Дальше вы знаете. Надо ли удивляться, что он обиделся? А в Боттлтон-исте чувство не расходится с делом.