— У тебя хорошая память, — сказал Антон.
— Газетный фотограф помог мне вспомнить те события. Два дня напропалую со мной толковал, — дед Матвей опять захрустел сахаром.
— И зубы у тебя крепкие. Не болят?
— Чего им болеть? Они ж костяные.
Переглянувшись с отцом, Антон улыбнулся. Дед неторопливо перелил из чашки остатки чая в блюдце и продолжил:
— В апреле семнадцатого — это, значит, уже после того, как Николашка отрекся от царского престола и командовать Россией стало временное правительство, по Кологривскому полку пошли разговоры, будто в Быховской тюрьме сидят в особой камере семеро питерских большевиков, прибывших в Быхов разъяснять населению о создании Совдепов. Советы депутатов на первых порах таким манером назывались. Зашумели солдаты. Как, дескать, так?! Кругом идет болтовня о полной свободе народа, а тех мужиков упекли в кутузку! Двинем, мол, братцы, всем полком к тюрьме да вызволим из неволи питерских ребят. Командир наш, полковник Анучин, сдрейфил, стал уговаривать о недопустимости самовольства, да — где там! К Кологривскому полку примкнул соседний Унжинский полк. Построились мы без команды полкового начальства и при полном оружии двинулись с песнями к тюрьме. Два стрелковых полка — это не баран начхал! Считай, больше восьми тысячи штыков… Весь город собрался — невиданное шествие. А полицейские да жандармы в подворотни попрятались. Проще говоря, тюремные ворота отворились перед нами, как по щучьему велению. Понятно, сам собой митинг возник. Самодельную трибуну разом соорудили. Поднялись на нее освобожденные питерцы и представители полков. Я к тому времени, Антошка, уже фейерверкером стал. В артиллерии так младший унтер-офицер назывался, а в казачьих войсках, к примеру, его звали урядником. Ну, поскольку в добавок к унтерскому званию я имел еще и Георгиевские кресты, то по желанию солдат тоже на трибуне оказался.
— Выходит, ты у нас революционер? — с улыбкой спросил Антон.
— Тогда все были революционерами. Большевики одно молотили, меньшевики — другое, кадеты — третье, эсэры — четвертое. Кого из них слушать — не поймешь. Вот и на том митинге начались разные выступления. Первым наш полковник Анучин заговорил, стал призывать митингующих к исполнению воинского долга. За ним полковой священник с проповедью вылез. Дескать, православные воины, не пощадите христианского живота своего в защите российского отечества от чужеземного ворога. На такие призывы солдаты неодобрительно засвистели. Стали требовать: «Хотим слушать питерцев!» И питерцы выступили коротко: «Долой кровавую империалистическую войну!» В этом они получили полную поддержку солдатских масс. А после митинга я и познакомился с Афанасием Жарковым. Из освобожденных питерцев он был самым рассудительным, толковым. Узнав, что я из Сибири, Афанасий заинтересовался крестьянском трудом, спросил: «Скучаешь по землице-матушке?» — «Неужто нет, — говорю. — Чую, пришло время кончать воинское дело да возвращаться в родные края». — «Правильно! Агитируй солдат, чтобы по домам разъезжались. Чуть позднее я тоже в Сибирь на житье переберусь. Ссылку там отбывал и полюбил этот край». Не знаю, чем я Афанасию приглянулся, но адресок мой для памяти он записал…