Большую часть времени Андрей теперь проводил не на фабрике, а в поездках. Договаривался о поставках необходимых тканей (не забывая при этом поторговаться, дабы купить ткань получше, да подешевле), ниток, фурнитуры. Оборудование давным-давно выработало свой ресурс, и, стало быть, нужно было покупать новое, а где взять свободные средства? Больше того, мало изготовить хороший товар — его еще нужно хорошо и быстро распродать, а для этого надо уметь его красиво преподнести покупателю…
Работы было много. Не до личной жизни. Нет, Андрей, конечно, не стал евнухом, периодически балуя себя кратковременными романами. Скорее, не романами даже, а так, похождениями. Некогда ему было думать о любви, нужно было в срочном порядке ставить фирму на ноги. Да и то сказать, неутолимый, казалось, сексуальный голод оказался не так уж неутолим. И неожиданно выяснилось, что нормальная человеческая жизнь состоит не из одних только сексуальных подвигов. И, оказывается, для того, чтобы чувствовать себя полноценным человеком, вовсе не обязательно иметь интимные отношения с женщиной каждый день. Вполне достаточно и через день. А иногда и через два… Неужели и правда период гиперсексуальности мужчины приходится лишь на двадцать лет? Да, похоже на то…
Серьезных отношений Андрей по-прежнему ни с кем не заводил. Ни временем особым для этого не располагал, ни желания особого не испытывал. А чтобы сказать еще вернее, или даже честнее, боялся их Андрюша как огня. Нет, серьезные отношения — это не для него, это лишнее. И вообще, любовь — для слабаков, для слизняков, для подкаблучников. Он, Андрюша, слизняком уже побывал. И даже неоднократно. Точнее, дважды. Сначала в школе, когда не смог достаточно правдоподобно наговорить гадостей о Ленке, а потом… А потом была Маринка. И было это совершенно иначе.
За отношения с Мариной никто над Андреем не смеялся, никто не называл слизняком и подкаблучником. Никто. Если не считать самого себя. Но ведь могли?! Ведь, не дай бог, друзья увидели бы слабинку в его глазах, неуверенность в голосе? И что тогда — опять терпеть унижение, снова чувствовать себя не мужчиной, а тряпкой? Нет, конечно, теперь-то он повзрослел, теперь никто не стал бы высказывать ему упреки и подковырки вслух, но в глазах приятелей Андрей безошибочно увидел бы презрение. К счастью, никто не знал, никто не догадывался, сколько места эта маленькая дрянь занимает в его памяти. В памяти? И только? А в сердце?
Андрей категорически отказывался принять как факт то, что до сих пор никак не может вырвать из сердца эту занозу. Убеждал самого себя, что испытывает к ней не нежность и сострадание, а одну сплошную злость и ненависть. Как же, ведь это она, нахалка малолетняя, заставила его вновь ощутить себя ничтожеством, подкаблучником. Она вынудила приползти к ней едва ли не на коленях, тем самым публично признав свою от нее зависимость. И пусть слово 'публично' в данном случае весьма и весьма условно, ведь лишь он сам, ну и конечно, Маринка знали о его падении. Возможно, еще и Вовка Клименторович догадывался, но это не факт.