Катя с любопытством взглянула на соседку:
— Жень! Ну скажи, а? Ну зачем он тебе был нужен? Я у Олежки спрашивала — молчит, как партизан на допросе. А мне ведь интересно. Ну расскажи…
Женя неопределенно пожала плечом:
— Да так… Ничего особенного. Холодильник надо было отодвинуть — у меня важная бумажка за него упала. А я ж сама его с места не сдвину…
— Аааа, — разочарованно протянула Катя. — Всего-то… А я-то думала… А чего ж тогда он тобою интересуется?
— А я откуда знаю? Это ты у него спрашивай.
— Вот и спрошу, — улыбнулась Катя. — Обязательно спрошу!
И снова мысли, мысли, мысли. И снова никакого покоя. Женя все искала и никак не могла найти себе оправдания. Как, как она, человек с высшим гуманитарным образованием, не смогла понять, что из себя представляет Городинский?! Ладно бы с техническим — было бы хоть какое-то оправдание: мол, технарь, в железках разбираюсь, а человеческая душа для меня потемки. Но она, гуманитарий?! Ведь всегда считала себя разумным человеком, даже в некотором роде интеллектуалом. О, да, интеллектуалка! Принять абсолютное ничтожество за божество, сотворить из него кумира и молиться этому деревянному болванчику бесконечных пять лет!
Мало того, что молиться. Она позволила ему даже… Даже страшно сказать, что именно она ему позволила! И как она могла, как?! Каким непостижимым образом впала в такую зависимость от ничтожества, что не только с радостью одаривала его целый год нежностями, но даже выполнила страшное, совершенно унизительное требование. Господи, ужас-то какой! Да как же она пала до такой низости?!
А Зимин-то, Зимин! Ах, каким чистеньким и положительным нарисовала его любящая сестричка! Ну конечно — она-то его знает только с хорошей стороны. Для портрета любимого брата в ее арсенале имеется только белая краска. А что у него внутри, какие мысли и желания им движут — то ей неведомо. То ведомо лишь самому Зимину. И отчасти Жене. От той весьма конкретной части, которая выпала непосредственно на ее долю…
Ах, как мало мы знаем тех, кого любим! Будь то брат или любимый человек. Ведь при всем желании Женя не могла бы обвинить в подобном незнании одну только Катю. Хотя бы потому, что сама Женя оказалась ничуть не прозорливее подруги. Или только соседки? Впрочем, какая разница? Главное то, что любящее сердце слепо и неразумно. Ведь Женя была абсолютно уверена в том, что Городинский не только достоин ее любви. Больше того, она очень даже сомневалась, достойна ли она сама его любви или хотя бы некоторой благосклонности кумира. Вознесла его на такой пьедестал, что просто удивительно, как он раньше с него не свалился под воздействием малейшего дуновения ветерка! Так стоило ли обвинять в слепоте Катю? Ах, как мало мы знаем тех, кого любим!