Ровным счетом ничего знаменательного не происходило в жизни Женьки Денисенко. Дом, работа, снова дом. И никакой личной жизни. Можно сказать, одни сплошные дыроколы.
Да, Женя оказалась совершенно права — такая работа не могла ей понравиться. Целыми днями приходилось копаться в Интернете, выуживать порой скудную деловую информацию, выискивать номера телефонов предприятий, компаний и различных мелких фирмочек, потенциальных клиентов, с утра до вечера обзванивать совершенно незнакомых людей, на пальцах объясняя каждому собеседнику немыслимую выгоду сотрудничества с фирмой 'Все для офиса', которую она и представляла.
С другой стороны, эта рутина как нельзя лучше отвечала внутреннему состоянию Евгении. Ей слишком тяжело давалось собственное 'я', ей было намного удобнее раствориться в работе, словно бы исчезнуть, перестать существовать хотя бы на восемь часов в день. Перестать ощущать неизбывную свою боль по прошлому, тоску по счастливому будущему, которому, Женя это точно знала, она никогда не позволит наступить. Знала, ненавидела себя за это, и продолжала надеяться на то, что жизнь ее еще не окончена, что ведь рано ставить на себе крест в двадцать три года, даже если и имеешь за плечами очень горький опыт.
Но почему-то, вопреки здравому смыслу, она гнала от себя не тяжелые воспоминания, а именно надежду на лучшее, раз и навсегда поставив на себе крест. Ей без особых сложностей удалось убедить себя в том, что это именно она виновата в том, что произошло несколько лет назад. А разве это не так, вновь и вновь спрашивала Женя у самой себя. Разве не ее вина в том, как далеко зашла их 'дружба' с тем, чье имя ныне проклято? Разве не она виновата в том, что забеременела? Да, Он прав, Он абсолютно прав — ведь Он же не насиловал Женьку, не принуждал, Он ведь ее даже не уговаривал! Она сама! Всё сама! Сама влюбилась, сама растаяла от первого же Его прикосновения к ее обнаженной коленке. Сама с радостью упала в Его объятия, сама вприпрыжку бежала на их любимую полянку, сама с замирающим от страха сердцем прошмыгивала мимо бдительной вахтерши общежития, сама вела Его в родной дом, пользуясь отсутствием матери. Тогда какие могут быть претензии? Он, безымянный, прав, абсолютно прав. Пусть даже и предал ее, но даже в своем предательстве оказался прав. Именно так и надо поступать с такими дурами, как Женька. Потому что именно этого она и заслуживает. Потому что дура. Легковерная дура. И из-за дурости своей, из-за легковерности, не имеет права на счастье.
И потому работа Женю вполне устраивала. И Женя даже находила своеобразный кайф в том, что эта работа ей совсем не нравится. Она словно бы все еще наказывала себя за прошлое, за свое горе, за свою беду. За то, что позволила произойти этой беде, за то, что позволила своему малышу почувствовать себя лишним, ненужным. Женя даже была уверена, что эта работа — слишком мягкое для нее наказание, потому что позволяла ей на восемь часов в день перестать чувствовать себя убитой горем. Работа — это как ежедневный отпуск от тотального несчастья, которое она сама себе прописала, как профилактику от очередной беды.