Хирурга не тревожит больше мысль, что действие наркоза истечет раньше, чем операция будет закончена. Ему незачем спешить, лишняя минута и даже час не ухудшат состояния больного. О эта торопливость! Сколько несчастий она принесла! Иссеченные мышцы и кожа, в спешке растягиваемые крючками, размозженные инструментами, долго служили источником страданий больного. У Вишневского достаточно времени, чтобы следить за мельчайшим сосудом, беречь каждую каплю человеческой крови. Слабое сердце больного не вызовет у хирурга опасения, что оперированный останется у него на столе. Во время операции мокрота изо рта не угодит в бронхи и легкие больного. Способность откашливать парализуется только под наркозом. Не будет и периода затемнения сознания после операции, в момент, когда рана так нуждается в покое.
Прежде чем рассказать, как русский ученый оградил людей от страданий, изгнал стоны и боли из операционной, послушаем свидетельства его современников.
– Вишневский казался нам слишком медлительным, чрезмерно осторожным и кропотливым, – вспоминают о нем прежние студенты. – Нож в его руках мучительно медленно двигался, так и хотелось его подтолкнуть. Мы объясняли его успехи усидчивостью, присущей недеятельным натурам. И кому в самом деле было бы под силу часами отделывать свои препараты? Слов нет, они поражали художественностью отделки, – но к чему, казалось бы, такое изящество? На практических занятиях по оперативной хирургии мы положительно недоумевали: он с трупом обращался словно с больным. Трудно себе представить более бережное отношение, более трогательную нежность к тканям. Много лет спустя, наблюдая его операции в клинике, мы не увидели разницы между нынешним хирургом и прежним прозектором. Те же осторожность и аккуратность. Он тщательно обходил сосуды и нервы, вскрывал ткани послойно, точно изучал анатомию. Малейшая резкость ассистента – слишком ли тот дернул желудок или кишку – вызывала у него недовольство. Бывший прозектор остался верным себе. Его осторожность оказалась продуманной системой. В секционной ее породила страсть к хирургии, а в клинике – уверенность, что бережное отношение к организму больного первейшая обязанность врача.
Неудивительно, что именно у Вишневского явилась решимость покончить с наркозом.
С тех пор как возникла идея обезболивания, утвердилось убеждение, что новокаин никогда целиком не сможет заменить хлороформ. Такие операции, как черепные или на желчных путях, всегда будут сопровождаться усыплением больного. Никто также не решится под новокаином оперировать очаг, где протекает воспалительный процесс: уколы шприца могут открыть дорогу заразному началу в здоровые ткани и породить сепсис. Всюду, где болезнь порождает гнойник, в брюшной ли полости или на теле, анестезия должна уступить свое место наркозу. Хлороформ удерживал важнейшие позиции, препятствие казалось неодолимым.