Он мог возразить им, что торжество истины – событие не столь уж частое. Утверждение Птолемея, что земля неподвижна, довольно долго мешало истине себя проявить. Пятнадцать веков эта ложная теория владела умами людей. Учение Галена о функции человеческого организма угнетало медицину пятнадцать веков. Ни Везалию, ни Сервету, ни Джордано Бруно истину не привелось отстоять.
– Наука строга и справедлива, – с серьезным видом вещали ученые мужи. – Научные факты должны быть до конца обоснованы.
Какая строгость! Так ли исчерпывающе объяснил им Пастер механику иммунитета? Много ли знают медики о природе гормонов? Что им известно о терморегуляции, о той самой «температуре», которой они придают такое значение у постели больного? Ни для кого не секрет, что благотворные факты являются в медицине значительно раньше, чем. их можно обосновать.
«Неизученный» новокаиновый блок, физиологией и патологией не обоснованный, имел все основания стать научной гипотезой, лечебным приемом и диагностическим методом.
Надо быть справедливым: противники блокады имели основание быть осторожными. Спор между ними и Вишневским не был перепевом давно забытых разногласий между рационалистами и эмпириками. Тут никто не утверждал, что врачу достаточно располагать известными фактами, почерпнутыми из опыта, и ничем больше. Настаивая на том, что опыт недостаточен без знания причин, вызывающих явление, без теории и системы лечения, противники главным образом имели в виду опыт истории медицины, печальное свидетельство прошлого.
Ни одна наука не знала так много несчастных увлечений, как хирургия. Раз возникшая идея, словно поветрие, овладевала умами врачей, вытесняя из практики опыт минувших столетий. Случайное изобретение, плод не в меру горячего воображения, принималось за панацею, становилось невольным бичом человечества.
В семнадцатом веке неведомо откуда рождается страсть к трепанациям. Свыше тысячи лет рука хирурга не смела коснуться инструментом мозга и его оболочек – и вдруг эпопея безумств. Трепанируют эпилептиков, меланхоликов, сифилитиков, душевнобольных, чтобы выпустить из черепа «губительный пар». Даже коронованные особы не могли уберечься от страшного увлечения хирургов. Филиппу Нассаускому просверлили череп двадцать семь раз, принц Оранский вынес семнадцать трепанаций. Один из врачей произвел над больным пятьдесят трепанаций в течение семидесяти дней.
В начале девятнадцатого века возникает учение, которое объясняет телесные и душевные недуги застоями в кровеносной системе. Начинается новый психоз. По любому обстоятельству у больного выпускают до двух фунтов крови. Страшное средство обращается в панацею против всяческих бед. Монахи ищут в нем лекарство против мирского соблазна, врачи и ученые – обоснование для новых идей в хирургии. Увлечение пускает корни в народе, местами уподобляясь ритуалу. В городе Павии в день святого Антония становится обычаем пускать на церковной площади кровь богомольцам. Француз Бруссэ за свою горячую приверженность к кровопусканию был современниками назван кровопийцей. Метод его насмешливо назвали «вампиризмус». В то время говорили, что «Наполеон опустошил Францию, а Бруссэ ее обескровил». Сумасшествие охватило Европу. «В военном госпитале, – писал Пирогов, – на каждом шагу раздавалось приказание: «Поставить больному десять пиявиц». Как можно было сомневаться в целесообразности пиявиц, раз еще Гиппократ свидетельствовал, что первыми поправляются те раненые, которые последними были подобраны, потеряв большую часть своей крови…