— Вы Богоявленскому один раз писали?
— Нет. Только на второе свое письмо ответа я не получил. Напоминание ему написал, да он, видно, уже мертвым был…
Я положил на стол письмо, которое приказчик отдал Фрейману, когда тот был в магазине Богоявленского.
— Узнаете?
— Да. К мертвому пришло?
— К мертвому.
Он перекрестился. Попросил еще папиросу. Закурил.
— Что вы просили сообщить вам во втором письме?
— Я спрашивал, какие иконы и книги государь привез с собой в Екатеринбург и что на Николая Алексеевича произвело самое сильное впечатление в доме Ипатьева…
Я вспомнил бесконечный список икон, над которым мы с Фрейманом напрасно ломали голову. Еще там были «Правила игры на балалайке» — собственность царевича Алексея, сочинения Аверченко и религиозная литература.
Я достал из портфеля, подаренного мне на день рождения Верой, копию найденного у убитого письма.
— Здесь, кажется, ответы на все ваши вопросы…
Стрельницкий осторожно взял своими пухлыми желтыми пальцами листок, склонил над ним лысую голову.
— Да, пожалуй. Только пропуски имеются…
— Было залито кровью, не разобрали…
Он поспешно положил листок на стол. Посмотрел на пальцы, будто опасаясь, не замараны ли они кровью. Потом покачал тяжелой головой, вздохнул:
— Изверги, ох изверги!
— О каких ваших и своих заблуждениях мог писать Богоявленский? — спросил я.
Стрельницкий потер под столом руки, словно стирая следы крови. Задумался.
— Что вам сказать? Чужая душа потемки. Может быть, он подразумевал высказанную мною в письме уверенность, что он был и остался монархистом? Игорь мне говорил, что Богоявленский все себя теребил, растравлял. Не было спокойствия в его душе. Как говаривали в старину, укатали сивку крутые горки… Вот видите, пишет: «У меня сейчас нет прошлого, и я не заинтересован в его воскрешении». Без прошлого жить, конечно, легче, зато умирать тяжелей…
— Азанчевский-Азанчеев проживает сейчас в Москве?
— В Москве.
— Адрес помните?
Прежде чем ответить на вопрос, Стрельницкий спросил:
— Вы его тоже допрашивать будете?
— Конечно. Надеюсь, его показания помогут разыскать убийцу.
— Дай-то бог. А адрес его такой: Староконюшенный, значит, переулок, дом 7, квартира 15.
— Кстати, как выглядит ваш племянник?
— Я, признаться, не мастер описывать. Человек как человек. Когда-то был брюнетом, теперь стал седым. Тюрьма да гражданская война выбелили. Вы не думайте, — почти просительно сказал Стрельницкий, — он за свою службу у белых сполна получил. Так что старые грехи ему не в зачет.
Старик опасался, что его показания могут сказаться на судьбе племянника. Я его успокоил. «Был брюнетом, теперь стал седым…» Не тот ли это седоватый господин, о котором говорил на допросе приказчик убитого?