Потом она плывет на катере. Сидит на деревянной скамье на палубе.
Минует на катере Санчо-Каттолико, Аверне, Паусилиппе, виа Партенопе.
Минует виллы на берегу, с их огоньками, мерцающими в ночи.
И вот она сидит в маленькой бретонской церкви. Становится коленями на низенькую, ужасно твердую скамеечку, вытесанную из цельного куска дерева.
Кладет перед собой скрещенные руки.
Потом опускает на руки голову.
Погружается в размышления.
Погрузилась в дремоту.
И увидела свою мать, а следом, непонятно почему, множество вещей, которые не имели никакого отношения к матери. Увидела во сне свои сны, Джулию, жизнь на острове, будущую, снова одинокую жизнь.
И она помолилась за Магдалену Радницки и за Марту Хидельштеин, упокоившихся рядом в царстве мертвых.
* * *
Вери стоит перед ней – крикливая, желчная, раздраженная, злая.
– У нее был инсульт еще две недели назад!
– Так почему же ты мне не позвонила?
– Она не хотела, чтобы тебе сообщали! И вообще не могла говорить.
– Тогда как же она дала тебе понять, чтобы ты меня не вызывала?
– Слушай, хватит, очень тебя прошу! Твоя мама говорила, но очень плохо. Знаешь, она…
Казалось, она вот-вот взорвется от злости. Закатив глаза к потолку, тяжело дыша, она яростно кривила тонкие увядшие губы.
– Не надо, не рассказывай.
– Она как будто хотела крикнуть, выкрикнуть какое-то имя, но у нее не получалось…
– Не надо, Вери, не говори. И спасибо, спасибо тебе за все.
Она долго молчала.
Потом сжала руки Вери. И сказала ей, почти неслышно:
– В общем-то, я поступаю совсем как Лео в случае с Леной. Ничего не хочу знать.
* * *
Она сходила в дом престарелых, чтобы поблагодарить двух медсестер, которые ухаживали за матерью в последние дни ее жизни.
Дневная сестра сказала ей то же, что и ее подруга-аптекарша:
– Для нее так лучше. Ваша мать хотела умереть. Она лежала, запрокинув голову, с глазами, полными ужаса.
Она зашла к ночной сестре, которая, слава богу, просто обняла ее и ничего не сказала.
Проходя мимо портовой гостиницы, она наткнулась на растерянного Жоржа: он все-таки преодолел свои страхи. И, набравшись мужества, приехал в Бретань на похороны.
Жорж превратился в скелет. Он был одет в черный, приличествующий случаю костюм, на голове – черная кожаная шляпа.
– Ну-ка, иди забирай отсюда свои вещи, – скомандовала она.
– Нет.
– Будешь ночевать у меня дома, – сказала она ему.
– Нет. Ты даже представить себе не можешь. Я и без того в полном расстройстве… снова оказаться здесь, в нашей деревне…
– Жорж, перебирайся ко мне.
Но он упрямо мотал головой, тихо плача.
Анна Хидден подошла ближе. Взяла его за руку и прошептала: