Я в удивлении уставилась на него, ожидая, что он немедленно отвернется. Но вместо этого он продолжал настойчиво и испытующе смотреть мне в глаза. Разумеется, я не могла первой отвести взгляд. У меня затряслись руки.
— Мистер Каллен, — спросил учитель, ожидая ответа на вопрос, который я даже не слышала.
— Цикл Кребса, — ответил Эдвард, неохотно оборачиваясь к мистеру Беннеру.
Обретя свободу, я тут же уткнулась в учебник. Стараясь взять себя в руки, я трусливо перебросила волосы на правое плечо, чтобы спрятать лицо от Эдварда. Я с изумлением наблюдала за тем, как внутри меня бушевал целый ураган чувств только потому, что он посмотрел на меня в первый раз за полтора месяца. Нельзя было давать ему такую власть над собой. Это было недостойно. Это было не просто недостойно — это было опасно.
Я изо всех сил старалась не замечать его остаток урока, но, поскольку это все равно было невозможно, хотя бы старалась дать ему понять, что я его не замечаю. Наконец, прозвенел звонок, я повернулась к нему спиной и стала собирать вещи, ожидая, что сейчас он ускачет прочь, как всегда.
— Белла! — нет, невозможно! Этот голос не должен звучать так, словно я слышала его всю жизнь, а не несколько коротких недель.
Медленно и неохотно я повернулась. Я знала, какие чувства вспыхнут во мне, стоит лишь увидеть его чересчур безупречное лицо, и не хотела их. Я настороженно посмотрела на него: он молчал с непроницаемым видом.
— Как? Ты снова разговариваешь со мной? — спросила я, невольно придав голосу капризную нотку.
Его губы вздрогнули, пряча улыбку.
— Ну, не совсем, — заметил он.
Я закрыла глаза и втянула носом воздух, понимая, что скриплю зубами. Он ждал.
— Тогда чего ты хочешь, Эдвард? — спросила я, не открывая глаз. Так было легче сохранять самообладание.
— Прости, — его голос звучал искренне. — Я знаю, я ужасно веду себя. Но лучше уж так, правда.
Я открыла глаза. Его лицо было очень серьезно.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — осторожно сказала я.
— Нам не стоит быть друзьями, — объяснил он. — Поверь мне.
Я сощурилась. Эту фразуя уже слышала.
— Какая досада, что ты не понял это раньше, — прошипела я сквозь зубы. — Тебе не пришлось бы теперь жалеть.
— Жалеть? — это слово и мой тон сбили его с толку. — Жалеть о чем?
— О том, что не дал этому дурацкому фургону раздавить меня.
Застыв от изумления, не веря собственным ушам, он молча уставился на меня. Когда же наконец заговорил, его голос почти звенел от ярости.
— Думаешь, я жалею, что спас тебя?
— Я не думаю, я знаю, — сухо бросила я.
— Ничего ты не знаешь. — Он был просто вне себя.