– У постояльцев?
– Да у всех подряд! А в фаршете еще и зарежут!
– Да ну тебе врать, – отмахнулся Галлен, провоцируя слугу на откровенность.
– Не вру, ваше благородие, я вам одну только правду! У нас в фаршетах и воры, и жулики, и головорезы наемные, которые без работы.
– Что за головорезы?
– Ну дык солдатня, рейтары… И разденут, и кошелек заберут, куда там ворам…
– И много у вас фаршетов?
– Фаршетов-то?
Слуга начал загибать пальцы:
– В Рыбном тупике, на Привозной, в Поганом рву…
Он беззвучно пошевелил губами и показал пятерню:
– Пять, ваше благородие.
– Да, много, – согласился Галлен, доставая из кармана крейцер. – Держи, вот тебе за услугу.
– Спасибо, ваше благородие, – поклонился слуга и начал вытирать тряпкой пол.
– А торжище во сколько открывается?
– По праздникам в девять часов, а по будням в восемь.
– Ага, стало быть, уже открыто…
Когда слуга ушел, Галлен стал собираться. Он достал из сундука простую чистую рубаху и потертую куртку. Затем развернул войлочную шляпу с прожженными полями и выдернул мешок, в котором лежали простые растоптанные сапоги.
Штаны на нем и так были дорожные и в маскировке не нуждались.
Кавалер еще раз выглянул в окно – день ожидался теплый и куртка была лишней, однако под ней можно было спрятать кольчугу и ремень с кинжалом. А значит, придется попотеть – не в первый раз.
Еще один узкий кинжал удобно лег в кармашек за голенищем сапога. Его Галлен метал далеко и метко, поэтому всегда старался брать с собой.
Когда он заканчивал сборы, в дверь поскребся Бурт.
– Кто там? Ты, что ли, грязнуля?
Дверь открылась, и показался слуга, одетый в рубаху и портки из чистой мешковины. Из рукава торчала солома, на ногах были войлочные онучи.
– А где твое обмундирование?
– На крыше, ваше благородие… Сушится…
– Ну что же, очень хорошо. Вполне приличный вид, к тому же теперь ты совсем не пахнешь, – сказал кавалер, подходя ближе.
Бурт шмыгнул носом.
– Чего прикажете, ваше благородие?
– Прикажу сидеть на заднем дворе и ждать, пока просушится одежда.
– А питание?
– Жрать хочешь?
– Хочу. Булку-то у меня мул отнял. Собака. Я его сейчас самолично наблюдал, ячмень жрет в три морды и ухмыляется. Он же видал, как меня соломой драили и холодной водой поливали…
– Кто ухмыляется, дурак? Ты что, опять бредишь? Как может ухмыляться мул, ведь это животное? А ты с ним то ругаешься, то дерешься!
– Я его, мерзавца, очень хорошо понимаю, ваше благородие. Я на соломе в конюшне с малолетства воспитывался и лошадей с мулами перевидел больше, чем людей…
– Все, закончили разговор! – резко оборвал его Галлен. – Вот тебе крейцер на жратву.