Следом, под управлением безупречного стюарда, ехал громоздкий сервировочный столик с бесчисленным количеством закусок и напитков.
Громила оказался соотечественником и, вдобавок, свободно мыслящим человеком. Как мне показалось, отсидел он не меньше десяти лет, потому что знал наизусть "Евгения Онегина", цитировал Достоевского и, наверное, был бы полным совершенством, если бы книги в тюремной библиотеке подбирались системно.
Сейчас он летел в Англию охотиться на акул и спорил с Веником, утверждавшим, что в британских водах они не водятся.
Меня собирались избрать третейским судьёй, однако я уклонился, сказав, что мой главный эксперт по рыбам остался в Москве.
Саша Тверской, как звали нашего спасителя, взгрустнул и пообещал по возвращению оторвать чьи-то репродуктивные органы. Но, когда я предложил выпить за акул английского империализма, его настроение улучшилось.
И он заложил ногу за ногу, чудом не выпихнув сидящего впереди джентльмена.
В результате Сашиных манипуляций на свет появился плетеный из полосок крокодиловой кожи туфель, на постройку которого ушел, по-видимому, средних размеров аллигатор.
— Сам добывал? — уважительно спросил я, глядя на его ногу.
— Что? Шкары что ли? — уточнил он и слегка подтянул штанину.
— Нет, крокодила для туфель, — я не знал, что такое «шкары», но спрашивать постеснялся.
— Крокодила? Так это крокодил? Вот фраера дешевые! Прикинь, говорили, что из анаконды сделано. Весь Рим, мол, на уши поставили, пока нашли!
По его возмущенному тону я понял, что в Москве ещё кто-то утратит детородные функции. С ним трудно было общаться не в ущерб рождаемости.
Они с Веником заспорили, водятся ли в Италии анаконды, но тут возле наших сидений появилась пристыженная стюардесса с подносом, на котором стояли продолговатые стаканчики, на четверть заполненные коричневатой жидкостью.
Взяв один, Липский с подозрением понюхал напиток и объявил:
— Мне кажется, нас здесь хотят споить!
Истребив с нашей помощью доставленный продукт, Саша, которому сидеть в обычном кресле было затруднительно, принялся прощаться.
Наклонившись, он привлек меня к себе как бы для братского поцелуя и вдруг шепнул:
— Ты в курсе, что вас пасут?
Я поразился не столько его словам, сколько голосу, который внезапно сделался ясен и тверд.
— Как это? Зачем?
— Вам виднее, чего вы там набедокурили, — он отпустил мою шею, поднялся и ушел, заметно пошатываясь.
Я оглядел салон, но ничего подозрительного не обнаружил.
Пассажиры дремали или были заняты чтением, а стюардесса оживленно беседовала за занавеской с какой-то пожилой дамой. Никому не было до нас дела.