— Пронесло, — сказал Олейников. — Пойду за экипажем,
Но Осипчук, вернувшийся с бомбежки, отстранил Мнухина от очередного боевого вылета и передал машину Щуровскому. Его Ли-2 получил повреждения. Даже при тусклом свете аварийной лампы я увидел, как мгновенно посерело, осунулось лицо Ильи. Он угрюмо смотрел на командира полка и был похож на большого ребенка, который вот-вот заплачет. Казалось бы, чего расстраиваться? Отстранили от вылета, в котором, быть может, тебя ждет смерть. Дали лишний шанс на жизнь. Но не было у командира полка более тяжелого наказания, чем отнять у авиатора право идти в бой за Родину и, если придется, умереть за нее. Я понимал Мнухина, мне было искренне жаль его. Как понимал и то, что пока самой тяжелой карой будет для человека отстранение от битвы за Отчизну, никакому врагу не одолеть таких людей. Илья повернулся через левое плечо и зашагал прочь.
— Ничего, Николай, — сказал Осипчук, глянув на меня, — злее будет Илья. И больше никогда не уйдет с курса…
Но случай с Мнухиным заставил насторожиться командование полка. Октябрь погодой не радовал. Свистел над степью холодный ветер, пронизывая до костей. Бродили вместе с ним тучи, щедро падавшие дождями на промокшую землю. Сгущались туманы. Случались дни с прояснениями, глянешь в небо — звезды поблескивают. Но, вылетая на задание, летчики совсем не были уверены, что вернутся на свой аэродром. Заволакивали его ночные туманы, и иди ищи запасной. Поэтому горючего брали с запасом, а к удаленным целям выпускали только опытные экипажи, не раз выходившие с честью из самых безнадежных передряг. Молодые летчики из пополнения обрабатывали по ночам передний край врага.
В душе каждого росло напряжение по мере того, как враг все глубже вклинивался в город. Казалось, невидимая струна натягивалась, натягивалась… А тут еще нелетная погода! И потому все ходили злые, раздражительные, успокаиваясь только тогда, когда получали разрешение на вылет. Фронт пылал, пульсировал, менял свои очертания. Дважды подряд Щуровский возвращался с бомбежки темнее тучи.
— Ты не представляешь, Николай, — хмуро цедил он сквозь зубы, — бомбили без «свечей», так светло от пожаров. А какой красавец город был… Что же с ним сделали, гады…
Натягивая шлем, он бросил взгляд на часы:
— Ладно, успеем в третий раз слетать. Вешай бомбы, оружейники!
— Скоро светать будет, Александр Дмитриевич, — пытался остановить его я.
— Успеем, я сказал. Назад на бреющем уйду.
Он бомбил. И уходил. И он, и другие экипажи.
Наверное, поэтому в напряженнейшие дни обороны Сталинграда командование Юго-Западного фронта в конце октября по достоинству оценило работу полка, объявив всему личному составу благодарность. Конечно же, она нас ободрила. Мы ответили на нее делом. В начале ноября исключительно плохие метеоусловия прижали авиацию к земле. И все же 7 ноября одиннадцать экипажей нашего 102-го полка — одиннадцать из всей авиадивизии — смогли взлететь и тяжелыми фугасками, которые легли точно на траншеи врага, отметили годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.