— Горностаев, от тебя никуда не денешься. Опять будешь донимать своими вечными придирками?
— О вас же заботимся, Борис Петрович. Чтоб число ваших взлетов равнялось числу посадок.
— Не Борис Петрович, а товарищ командир полка, — насупил он шутливо брови. И добавил:
— Рад, что снова вместе работать придется. Только вот работенка будет боевая.
В мирные дни, которые казались такими далекими, нереальными, хотя прошло лишь немногим больше полугода с начала войны, мне не раз приходилось летать с Осипчуком. Я был техником по обслуживанию самолетов, он — опытным летчиком-испытателем, эрудированным, знающим инженером. У него я учился любить машину, беречь ее. На его долю, как правило, выпадали испытания опытных приборов, агрегатов, вел он их с блеском. Инженер-испытатель и я летали с ним в дальние перелеты в Свердловск, Иркутск, Новосибирск, определяя возможность продления ресурсов работы авиадвигателей. Случалось попадать в непростые переделки — в грозу, обледенение, болтанку, но в самых критических ситуациях Осипчук оставался спокойным и несуетливым. Он не терял присутствия духа в ситуациях, которые по всем меркам были безвыходными не только в небе, но и на земле. Я хорошо запомнил то утро в марте тридцать седьмого, когда, подготовив машину к испытательному полету, ждал Осипчука и инженера-испытателя. Время шло, а их все нет и нет.
Я начал злиться… Но тут подъехал бензозаправщик, шофер выскочил из кабины и весело крикнул:
— Николай, сливай горючку.
— Почему? — Я искренне удивился. Погода стояла отличная.
— Отлетался твой Осипчук. Взяли его. Враг народа!
Наверное, в моем лице появилось что-то такое, что заставило веселого шофера попятиться назад, к кабине. Он судорожно, не спуская с меня глаз, стал шарить по полу ее, пытаясь нащупать что-то.
— Сука ты, — сказал я ему и пошел к институту.
Лишь через два года, в тридцать девятом, я снова встретил Осипчука. Встретил и… не поверил собственным глазам. Я знал, что оттуда, куда его забрали, не возвращаются. Но это же был он?! Осипчук сидел на берегу Москвы-реки, на нашем любимом месте, куда в жаркие дни мы бегали купаться после работы. Увидев мое ошарашенное лицо, он грустно улыбнулся.
— Что, не ожидал меня встретить?
Я промолчал.
— Но тебе-то, надеюсь, не надо доказывать, что я не верблюд? — Он зло прищурился.
— Не надо, — сказал я. — Мне не надо.
— Садись.
Мы долго сидели молча. Но, видимо, здесь, в тишине и покое, где мягко ласкались у ног волны Москвы-реки, где пели птицы и высокие белые облака тихо плыли по небу, его настигла та минута, когда молчать больше нет сил.