Теперь оставалось только найти фотографию. Ее мне удалось отыскать на кухне, в пепельнице. То, что от нее осталось: обгорелый уголок. Я был почти уверен, что и в карманах рукастого и блондинчика оторванной половинки тоже не найдут. Таким образом, в деле возникло еще трое мертвецов – и по-прежнему никакой ясности. Кто искал? Что искали? Зачем пытали? При чем тут – если вообще при чем – статья Маши в «Московском листке»? К тому же Машина фраза, сказанная редактору Боровицкому, как и прежде, не давала мне покоя. Может, на их журналистском языке это и выглядело вполне невинно, но мне почему-то чудилась в этих словах какая-то опасность.
«Это будет бомба!» – вот что пообещала Маша Бурмистрова.
РЕТРОСПЕКТИВА-3
30 июля 1934 года
Рим
Пить граппу в это время дня было полным идиотизмом, однако сеньор Энрико Ферми покорно взял тяжелую фарфоровую кружку в руки и сделал глоток. Человек, сидящий за столом напротив него, был отнюдь не идиотом. Хитрым сукиным сыном – вот кем он был. Хитрым и чертовски опасным. Пытаясь собраться с мыслями, Ферми машинально сделал еще глоток. Огненная водичка обожгла горло и пищевод. «Мадонна! – взмолился он про себя. – Прости меня, если можешь, ибо я не ведаю, что они творят…» На кружке была изображена бритая голова Цезаря. Цезарь угрожающе выпячивал нижнюю челюсть. Намеки на сходство двух римских вождей, древнего и нынешнего, считались весьма патриотичными. Сам дуче долго не мог выбрать, из какой семьи ему следует происходить – из благородной или простой. Биографы из Академии наук, по слухам, уже отыскали было ему приличную родословную, ведущую ветвь Муссолини чуть ли не к самому Ромулу. Но в конце концов наш обожаемый вождь решил быть ближе к народу и выбрал себе нечто незатейливое. Папа – плотник, мама – шлюха. Что-то в этом роде.
Словно бы подслушав его мысли, хозяин кабинета отхлебнул из своей кружки и укоризненно произнес:
– Вы не любите дуче, сеньор Ферми.
– Я обожаю дуче, сеньор Литторио, – быстро возразил Ферми и аккуратно поставил кружку с лысым Цезарем обратно на стол. – Ну подумайте сами: как я, скромный профессор университета, всем обязанный нашему дуче, могу его не любить? Если бы не его неустанная забота о науке…
Сеньор Литторио сердито махнул рукой, прерывая на полуслове тщательно отрепетированную речь своего ученого собеседника.
Энрико Ферми тут же послушно замолчал. «Та-ак, – невесело подумал он про себя. – Кажется, что-то серьезное. Только что именно?» Пока сеньор Литторио с мрачной гримасой прокуратора топил свои роскошные усы в кружке с граппой, ученый успел перебрать в памяти все возможные прегрешения за последний год, о которых могли бы донести по инстанциям.