Тут физиономия Филикова возникла перед моими глазами, качнулась, расплылась, и я сообразил, что все-таки засыпаю, убаюканный своими воспоминаниями годичной давности. Я еще успел щелкнуть выключателем тусклой лампочки у изголовья, а потом окончательно провалился в глубокую яму полусна-полубреда. Мне приснилась почему-то Маша Бурмистрова, которую я видел только на фотографии. У Маши были очки редактора Боровицкого и глаза под очками тоже редактора Боровицкого. Это будет бомба, Макс… – ласково говорила мне Маша-редактор голосом кудлатого визажиста Бориса Львовича. Какая бомба? – умоляюще интересовался я, чувствуя, что вот-вот пойму нечто очень важное, некий ключ к разгадке, ускользающий от меня. Известно, какая, – отвечала мне Маша-редактор-визажист, постепенно превращаясь в генерала Голубева. – И если ты, Макс, через полчаса не положишь мне на стол ответ на запрос депутата Безбородко… – Плюньте вы на депутата! – дерзко перебивал я свое начальство, занятое такими пустяками. – Не время. – Нет, время, время! – настаивал генерал громким голосом, стуча кулаком по столу. – Подъезжаем! Сдавайте постели! Я только было начал удивляться, какие постели генерал имеет в виду и при чем здесь вообще постели, и куда их следует сдавать, – как в этот же самый момент взял и проснулся. Мы действительно подъезжали. И проводник барабанил в двери купе, призывая проявить сознательность и тащить в его проводницкую простыни и наволочки.
– Подъезжаем, – предупредил я своего соседа Евгения, мирно дрыхнущего на своей полке. У того, видимо, был большой опыт железнодорожных путешествий, поэтому дважды повторять мне не пришлось. Сосед Евгений еще с закрытыми глазами, как лунатик, спрыгнул со своей полки, собрал казенное бельишко в комок и, чуть пошатываясь, выбежал из купе. Вернулся он минут через десять – благостный, полностью удовлетворенный, держа в руке почти уже опустошенную пивную бутылку. Где он сумел раздобыть пиво так быстро, выскочив из купе буквально в одних трусах, так и осталось для меня загадкой.
– Сейчас приедем, – сообщил он мне, одеваясь и сноровисто укладываясь. Обе пустые бутылки он, чтя неписаные пассажирские законы, оставил на видном месте, для проводника. Если бы проводник оказался сволочью, то бутылки следовало бы выбросить в окно. Из принципа.
– Вы местный? – поинтересовался я у Евгения, тоже приготовившись к высадке. У меня была с собой карта Саратова, но старая, доавгустовская. Наверняка и Саратова коснулась эпидемия переименований. Еще в Москве, рассматривая карту, я решил, что здешняя центральная площадь, названная в честь Революции, сегодня уже именуется как-нибудь по-другому.