-- Она очень тяжёлая, -- говорю, извиняясь. -- Зачем они такие огромные?
-- Чтобы издалека было видно. Но их редко надевают. Вам, наверное, вообще не придётся. Это только для больших официальных собраний.
-- Да? Это хорошо, а то как-то глупо получилось бы, если бы их нужно было носить всё время, а мне так тяжело...
Азамат смеётся и, стащив свой хом, наматывает его на руку. Мы двигаемся на выход.
-- Ну что вы, зачем всё время? Они ведь платиновые, действительно тяжело.
Я вытаращиваюсь: это вот эта вот огромная хреновина -- вся из платины?!
-- Да они же должны стоить целое состояние!
-- Везде, кроме Муданга, -- довольно говорит Азамат, придерживая мне дверь. -- У нас очень много платины в недрах планеты, -- потом его гордость за родину несколько убывает: -- Потому джингоши нас и завоевали. Всё изрыли...
Дальше следует, видимо, эпитет к джингошам по-муданжски, но, увы, я не разбираю. А хорошо бы выучить пару ласковых словечек от боевого командира. Мы некоторое время молча движемся в сторону столовой, потом Азамат снова заговаривает:
-- Только, Лиза, я вас умоляю, не бейте больше никого по лицу. Среди своих это совершенно недопустимо.
Ох, как же это я не сообразила... Хорошенькое начало на новой работе! Надо будет хоть Алтонгирела обмазать, чтобы следов не осталось от моих хороших манер.
-- Сейчас, погоди! -- бросаю через плечо Азамату и бегом возвращаюсь в каюту за кремом от ушибов. Азамат честно дожидается меня, один в кухню не идёт. Я присоединяюсь к нему, триумфально помахивая тюбиком.
-- Постараюсь исправить дело рук своих, -- говорю. -- Он, конечно, сволочь, но я понимаю, что была неправа.
-- Я бы ещё понял, -- задумчиво говорит Азамат, -- если бы вы ему раньше, за ругательство влепили. А тут даже и повода-то не было.
-- Ну да, конечно! -- я вскипаю так быстро, что, видимо, мне только казалось, что я остыла. -- Тебя поносить ему можно!
-- Он не сказал про меня ничего ужасного, -- пожимает плечами капитан. -- То, что я урод, это факт. И обижаться на него бессмысленно.
Драматично закрываю глаза ладонью.
-- Я по-другому воспитана, -- говорю высокомерно. -- Я считаю, что это оскорбление. И Алтонгирелу придётся в дальнейшем учитывать моё мнение.
Последнюю фразу я никакими угрозами не сдабриваю, но Азамат косится на меня с опаской. Видно, память о снотворном ещё очень жива.
В кухне Алтонгирел сидит ко входу спиной и только поэтому не удирает при моём появлении. Мрачно ссутулившись, прижимает к голове кусок льда. Сурово треснулся, видать. Или хочет подчеркнуть, какая я зараза, тоже вариант. Подкрадываюсь тихонечко с уже выдавленным на пальцы кремом и принимаюсь втирать, придерживая за темечко, чтобы не удрал. Он напряжённо замирает, но тут мне помогает Азамат: