Флору Бразье именовали «мадам» ее хозяин, Ведия, Куский и Макс.
— По всему видать, она узнала кое-что не больно хорошее про вас, — ответила Ведия, приняв глубоко огорченный вид. — Вы, сударь, виноваты. Правда, я всего только простая кухарка, и вы можете мне сказать, чтобы я не совала нос в ваши дела, но поищите, как этот царь из Священного писания, среди всех женщин на земле, и не найдете такой, как мадам. Вы должны бы целовать следы ее ног. Да что и говорить! Огорчая ее, вы самому себе вредите. Одним словом, она плачет.
Ведия оставила беднягу совершенно убитым, он упал в кресло и, уставившись глазами в пространство, как тихий помешанный, забыл о бритье. Такие резкие переходы от нежности к холодности оказывали на это слабое существо, жившее только своей влюбленностью, смертельное действие, подобно тому как на организм человека действует внезапный переход от тропического зноя к полярной стуже. Эти душевные плевриты истощали его не меньше, чем болезни тела. Только одна Флора могла так действовать на него, потому что только с ней он был столь же кроток, как и глуп.
— Это что такое? вы еще не побрились? — крикнула она, показываясь в дверях.
Руже так и вздрогнул, но безропотно снес это нападение, и только краска разлилась на минутку по его бледному, осунувшемуся лицу.
— Завтрак готов! Можете спуститься в халате и туфлях, идите, вы будете завтракать один.
И, не дожидаясь ответа, она исчезла. Завтракать одному было самым тяжелым для него наказанием: он любил поговорить за едой. Спускаясь по лестнице, Руже сильно закашлялся, так как от волнения у него возобновился катар.
— Кашляй! Кашляй! — воскликнула Флора на кухне, не беспокоясь, слышит ее Руже или нет. — Честное слово, старый злодей достаточно крепок и прекрасно обойдется без наших забот. Если когда-нибудь он выкашляет свою душу, то к этому времени мы уже будем в могиле.
Таковы были любезности, которые Флора отпускала своему Руже в минуту гнева. В глубокой печали бедняга присел посреди залы у стола и с отчаянием смотрел на свою старую мебель и старые картины.
— Вы хоть бы галстук повязали, — сказала Флора, входя. — Неужели вы думаете, что приятно смотреть на вашу шею, такую красную и сморщенную, что вы перещеголяете любого индюка!
— Что я вам сделал? — спросил он, поднимая на Флору круглые светло-зеленые глаза, наполненные слезами, и глядя в ее холодное лицо.
— Что сделали? — переспросила она. — И вы не знаете? Каков притворщик! Ваша сестрица Агата (а она, если верить вашему отцу, такая же вам сестра, как мне — Иссуденская башня, и не имеет к вам никакого отношения) приезжает из Парижа со своим сыном, этим мазилкой-живописцем... Им, понимаете ли, вздумалось повидаться с вами...