— Сюда.
Розмари входит в комнату, бежит к окну и выглядывает на Коммерческую улицу. Потом поворачивается и осматривает обстановку, одобрительно кивая головой. Это просторная комната, с двухъярусной кроватью, аккуратно застланной белыми покрывалами. Здесь есть большое зеркало и старое кресло-качалка. Мама освободила для Розмари шкаф.
— Роберто жил вместе с Анджело. Его мы переселили вниз к Орландо. Прямо над вами — комната Эксодуса.
— А где твоя комната?
— На самом верху. Это студия.
— Так высоко подниматься, — говорит Розмари, опускаясь на краешек кровати.
— Мне нетрудно. Вот ванная. К счастью, у вас отдельная, — показываю я ванную Розмари. — Она маленькая, но очень удобная. — На раковину мама положила несколько чистых белых полотенец.
— Папа хотел сделать от этой комнаты лестницу, чтобы можно было спускаться в сад. Но все произошло так быстро, не хватило времени… — я вдруг понимаю свою бестактность и замолкаю. — В общем, они скоро за это возьмутся, я уверена.
— Спасибо.
— Надеюсь, тебе здесь будет уютно.
Розмари начинает плакать:
— Я тоже надеюсь.
Мне так жаль мою невестку, что я заключаю ее в объятия:
— Не плачь. Сегодня был трудный день, но ты все сделала, как следует.
— Спасибо, — снова говорит Розмари.
— Знаю, я высоко забралась, но ты в любой момент можешь подняться ко мне в комнату, если тебе что-то понадобится или вдруг захочется с кем-то поговорить.
— Ладно.
— А сейчас давай, распаковывай вещи, обустраивайся, а я пойду. Каждую пятницу вечером мы стряпаем печенье. Это очень весело. Если Роберто задержится допоздна, я зайду за тобой.
— Здорово, — вытирает нос Розмари.
Я закрываю дверь. Фазул говорит:
— Красотка.
Я собираюсь подняться к себе, но вместо этого направляюсь к комнате родителей и стучу в дверь. Не дождавшись ответа, вхожу. Закрыв лицо руками, мама лежит на кровати.
— Мама? — шепчу я.
— Я не сплю, — даже не пошевельнувшись, говорит она.
— Я позвала Розмари стряпать вместе с нами печенье.
Она молчит.
— Мама?
— Надеюсь, тебе никогда не придется пережить подобное. Видела, как на нас смотрел отец Абруцци? От стыда я чуть не умерла, — жалуется мама.
— Разве отец Абруцци может знать, что для человека значит свадьба, у него ведь нет семьи.
Мама садится на кровати:
— Не смей ничего говорить против священника.
— Я и не говорю. Но как он может понять, через что тебе пришлось пройти. Ему не довелось растить четырех своенравных сыновей и дочь. Он ничего не смыслит в жизни. И кстати, разве добродетельные христиане могут судить обо всей семье, если один ее член ошибся? Какой вздор!
Мама отворачивается от меня. Споры о церкви я никогда не выигрывала. Но, по правде сказать, я просто хотела как-то утешить ее. Ей потребуется много времени, чтобы свыкнуться с этим, а у меня еще много дел, поэтому я встаю, чтобы уйти.