Роберто внезапно кидается на доктора, но папа преграждает ему путь и крепко обнимает.
— Сын мой, — говорит он. — Сын. Папа тоже начинает плакать.
Мама обнимает невестку. Руки Розмари беспомощно висят вдоль тела. Она закрывает глаза, словно надеется, что когда снова их откроет, этот ночной кошмар растает. Мария Грейс Сартори умерла в 3 часа 32 минуты 23 февраля 1951 года. Она не прожила и двух недель.
Думаю, что второго столь же ужасного дня, как похороны мой племянницы, в моей жизни не будет. Каждое слово, которое на проповеди о воскрешении произносит отец Абруцци с кафедры нашей капеллы Святой Девы Марии из Помпеи, звучит фальшиво. Небеса, покой, которым исполнено сердце Христа для тех, кто любит его, и фантазии о том, что ребенок счастлив в нежных руках Святой Девы, звучат пустыми обещаниями, которые люди дают в отчаянии. Я не верю ему. Так мучительно, когда умирает ребенок, но еще хуже — когда начинают искать виновных. Кто в этом виноват? Доктор? Больница? Мать и ее молоко? Обстоятельства, при которых Мария Грейс была зачата? Что толку гадать, пытаясь понять волю Бога.
Отпевание заканчивается, и наши семьи выходят из капеллы. Но я никак не могу встать с церковной скамьи. Орландо берет мою руку, но я отталкиваю его и трясу головой; не хочу участвовать в траурной процессии. Сил нет смотреть на Розмари, когда она будет идти за гробом своей дочери, зная, что никогда уже не сможет убаюкивать ее. И Роберто, который во всем винит себя, потому что убежден, что какой-то его грех подвиг Бога забрать у него его драгоценную малышку. Он просто был не достоин быть ее отцом.
Мама и папа молились. А я не могла. Сейчас я сижу на церковной скамье и жду, пока все уйдут. Не хочу слушать слов соболезнования, да и сама не могу подобрать ни одного. Когда все до последнего уходят, я гляжу на алтарь, окутанный дымом ладана.
Последние несколько дней были настолько мучительными, что я приняла решение никогда не рожать. Я не могу отважиться на это, если есть вероятность, что с моей дочерью произойдет такое. Когда папа узнал о моем решении, то сказал: «Ты не властна над этим, Лючия. Бог посылает нам детей». Но, по-моему, если Бог забрал у нас нашу малышку, то ему не стоит доверять. Мне не дает покоя воспоминание о том, как я держала на руках мою племянницу. Ничего подобного я не чувствовала прежде. Кто-то кладет руку мне на плечо, но я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это. Я просто не в состоянии.
— Мне жаль, Лючия, — шепчет Данте.
Я беру его руку. Он садится радом и обнимает меня. Я начинаю плакать.