Узколицый и черный, как цыган, шахтер во втором ряду вытянул длинную с большим угластым кадыком шею и раскрыл рот. Парторг частой дробью ударил пальцами по столу и, будто испугавшись этого, спрятал руки под стол. "Боже мой! Как плохо я говорил! — пронеслось в голове. — Надо бы все-таки отрывок прочитать. Но они же хорошо слушали и понимали меня. И я их понимал…"
Тяжелые, крупные аплодисменты грохнули минуту спустя. Рыжий отчаянно бил огромными ладонями одна о другую, тянул руки вперед, к столу, и быстро-быстро хлопал короткими, с черным ободом от угля, ресницами.
— Вопрос можно?.. — поднялся узколицый шахтер.
— Время, товарищи, время!.. — пальцем постучал по часам парторг.
— Ну чего ты, Акимыч, заладил?! — пробасил кто-то из задних рядов. За нами не заржавеет, план будет.
— Валяй! — отчаянно махнул рукой парторг, посмотрел на меня и пожал плечами: что, мол, с ними поделаешь.
— Владислав Андреевич… — робко, почти мальчишеским голосом произнес узколицый ("Отчество откуда-то знает!" — удивился я), — скажите, пожалуйста, как вот вы, шахтерский парень, наш, в общем, человек и… — Он замялся, а я как-то по инерции мысленно продолжил за него: "и докатился до такой жизни, что в писатели поперся?" — Ну… вот, книжку написали? — Он замолчал и вдруг расплылся в такой белозубой улыбке, что все вокруг тоже заулыбались. А узколицый парень выпалил: — Может, такие таланты в каждом шахтере заложены? И есть смысл побросать свои молотки и сверла и взяться романы строчить?!
Аудитория сдержанно гоготнула.
— Ты по существу спрашивай, Яременко! — прикрикнул на него парторг.
— Вопрос в общем-то по существу и довольно каверзный, — поднялся я. Я и сам, братцы, не знаю, как дошел до такой жизни. — В зале одобрительно хохотнули. — Выписались мы с Ритой из больницы, приехали в Ворошиловград и стали жить… новой жизнью. Двадцатый год ей шел, мне двадцать пятый. Второй год супругами… Ну, у нее хлопоты по дому: прибрать, постирать, поесть приготовить, опять же меня одеть, покормить. А я сижу и только в окно на людей смотрю. Мысли разные, конечно, в голове толпятся. Будто и во сне я, и не со мной все это. К работе-то с детства приучен. В сорок первом отца на фронт проводили, а нас четверо с матерью осталось. Я — старший. Короче, в девять лет умел пахать землю, сеять, хлеб убирать, то есть то, что умели взрослые. А тут такая петрушка — вышибло меня из седла. Начисто вышибло! И все о жене своей думаю. Где она взяла такие силы? Ведь, к сожалению, в жизни иной раз как случается? Живут муж, жена, дети, все вроде хорошо, мирно, ладно. Но вот врывается беда — а она всегда врывается неожиданно и в самый неподходящий момент, — пусть не такая страшная, как у нас, и что же порой получается?! Дороги людей, которые еще вчера любили друг друга, расходятся в разные стороны. Почему? Что произошло с любовью? У нас, к счастью, не случилось такого. Ы основой, на которой удержалась наша семья, была моя жена, ее любовь, ее мужество. Скажу честно — ей было трудней. Ведь здоровый человек… в духоте палат, рядом с умирающим человеком, среди стонов, боли, крови… Повезли на операцию, она к двери: а вывезут ли? Увижу ли живым? Да, ей было трудней. На улице бурлила жизнь, цвели цветы, люди шли в кино, где-то кружились в танце… А ей девятнадцать лет, и впереди неизвестность, и за жизнь мужа никто ломаного гроша не дает. Да что там! Ведь если бы в тот критический момент не оказалось рядом со мной такого верного друга, то все усилия врачей могли бы и не дать того результата, который они дали. Это я, ребята, вам точно говорю, не для красного словца, а для того, чтобы каждый из вас внимательней был к своей подруге жизни. Не ценим мы иной раз их, не понимаем.