Приехали домой - у хозяйки печка дотапливается. Зашли в избу хозяйка глаза уставила:
- Девки! Вы пошто этак-то пришли?
Я Агашу опережаю, говорю:
- Дождь у нас, Марья Васильевна, проливной прошел, всю кошенину замочил.
- Какой дождь? Здесь никакого дождя не было, так у вас какой особый? Да день-то хороший, кошенина, может, и высохнет, тогда бы и сгребли.
Вижу, невесело хозяйке. Подвеселила ее:
- Да, полно, Марья Васильевна, не печалься, все сгребли.
Не верит хозяйка:
- Да брось ты врать-то, Маремьяна!
- Чего мне врать, ведь не деньги с тебя брать.
Побожилась я, тогда она поверила. Повеселела, забегала, шаньги таскает, масленник, самовар на стол:
- Ешьте, девки, пейте.
Отдыхать бы можно, да раз время прошло - не до сна, тут же и снова на пожню...
Срок Агаши кончился, хозяева нанимают нас обеих на второй год.
- Наймитесь, девки, за платой не постоим, не жалко прибавить, а жалко вас отпустить.
Мы на словах-то поддакиваем, а друг дружке подмигиваем. Уговорились мы с Агашей. Агаша решила поехать домой в Усть-Цильму будто в гости - и не вернуться. А я до своего срока доживу и, если она не вернется, тоже уйду: жить - так обеим, и уходить обеим.
К рождеству оповестила Агаша, что выходит замуж и не приедет. Хозяйке я про это не говорю. Рождество пришло, я уважила хозяев, еще около двух месяцев прожила.
А в феврале говорю хозяйке:
- Задумала я выйти на волю.
Пообиделась хозяйка, да мне воля дороже. Всей чужой работы не переробишь. Я о воле денно и ночно думала, готовилась, исподволь заводила свое хозяйство.
Заработок я не на чаи пропила. Завела себе пять сетей тягловых, веревки, бродни на ноги, чулки, рукавицы, самовар, всю посуду.
18
Любо не любо хозяйке, ушла я от нее. Было мне в то время двадцать два года.
К матери я не пошла: боялась, что снова опутает меня так, что и не выпутаться. А я решила самостоятельно жить. Поселилась я в Голубкове у Матрены Шевелевой и стала разворачивать свое немалое хозяйство: ни теленка, ни ягненка, ни кошки, ни собаки, а все-таки хозяйством зову. Готовлю я к весне рыболовную снасть, вяжу сетки. И на людей опять работаю: кому штаны, кому платьишко сошью. А мне - кто маслом, кто молоком заплатит.
Никто меня утром рано не будит, вечером поздно на работе не неволит. Только не с кем мне было слово перемолвить, не с кем думой поделиться.
А как раз в ту пору сватался ко мне тот самый Фома Голубков, с которым я два года назад на путину ходила. Уже тогда он поговаривал:
- Живу я, Мариша, один, без жены, ты тоже без мужа живешь. Давай поженимся.