— А как фрау Марта?
— Все хорошо, — он принялся жевать мясо, — то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.
— Ну? — Да!
— Хороший мальчик? — оживился Томас.
— Двенадцать килограмм.
— Бегает?
— Зачем? Ходит.
— Болтает?
— Молчит.
— Умный мальчик. Далеко пойдет.
— Знаешь что, — сказал Мюнхгаузен, — едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…
Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки.
Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.
— Мебель павловская… из России, — хвастал захмелевший барон. — Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там — индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь порядок!
— Извините, конечно, господин, Миллер, — Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. — А не скучно?
— Что? — не понял барон.
— Не скучно вам здесь?
— Почему? — пожал плечами барон. — У меня музыка есть… — он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. — Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…
Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.
— Марта, Марта! — громко позвал он. — Иди к нам!
В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.
Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:
— Где Марта?
Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд. Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.
Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано: «Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».
Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск.
В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоявшие на подставках.
— И это саксонский? — спросил он, указывая на одну из ваз.
— Нет, — ответил барон. — Это дневнеиндийский.
— Да как же вы их различаете?
— По звону! — объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. — Слышишь? А это — саксонский! — Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.
— Точно! Саксонский, — удовлетворенно кивнул Томас.
Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.
— Китайский, — заключил мажордом.
Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.