Бледный, как сама смерть, Гофер молча отдал честь и вышел.
Весь Итальянский поход он сообщал Директори буквально о каждом шаге Наполеона Бонапарта, последовательно искажая значение для Франции такого шага, а порой и придавая смысл, противоположий тому, что задуман Бонапартом. То, что попадало в газеты, попадало туда не без ведома Поля Барраса или этого аббата Эммануэля Сийеса. Газеты густо примешивали собственной дури и дружно задыхались в своем либеральном благоговении перед тем, что они называли свободой печати.
Генерал Бонапарт порой гневался, но чаще искренне удивлялся: "Чем они пишут, эти люди без языка, без совести, без характеров, без здравого смысла?..".
Менее, чем через два года, придя к власти, Бонапарт из семидесяти трех выходивших в Париже газет приказал закрыть шестьдесят. А спустя некоторое время еще девять. Оставшиеся четыре газеты были отданы под надзор и цензуру министра полиции Жозефа Фуше.
Первый консул никогда не утверждал, что был прав, закрывая газеты. Он говорил, что поступить так его побудило природное чувство брезгливости.
- Я не настолько цивилизованный человек, чтобы противопоставить свободе печати хорошие манеры. У меня их попросту нет.
Четыре газеты, разрешенные Наполеоном, выходили очень небольшим форматом. Их называли "носовыми платками".
Глава третья ШТУРМЫ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО
Ночь утяжелила бег времени. Пустынная площадь за окном, мощеная брусчаткой, была похожа на мешок. Горло мешка стянуто завязками, и карусельные маковки Василия Блаженного топорщились складками.
Поскребышев плотнее задернул кремовые портьеры.
Он уже дважды приоткрывал дверь в кабинет Хозяина, прислушиваясь к деревянной немоте тамбура.Ни звука. Ни шороха. Хозяин еще работает.
На третий раз, предупредительно подняв палец к озабоченному тишиной лицу - жест был послан мгновенно привставшему с места человеку, молодо круглеющие щеки которого едва заметно подрагивали, а глаза за оголенными стеклами очков источали напряженное ожидание неизвестного, - Поскребышев сунулся в пенальное пространство тамбура, по-прежнему хранившего казенное молчание. Закрепив на лице выражение сочувственного укора, слегка нажал ручку второй двери. Зеленоватое лезвие света от настольной лампы властно, отделило помощника от ожидающего, а их обоих от сидящего за столом. Поскребышев еле слышно кашлянул и бесшумно притворил дверь.
- Читает, - почти шепотом произнес он.
Человек в очках понимающе дрогнул щечками. Маленькие глаза его блестели даже сквозь запотевшие стекла очков, очень похожих на пенсне.