В те дни все гудело и пикало. Все происходило быстро и безостановочно; все было создано для того, чтобы двигаться. Все в этом мире было в непрерывном движении, а двигаясь, развивалось и росло.
А когда же все это, черт возьми, началось?
И почему это так его заинтересовало? Когда же все-таки началась эта круговерть, которая заставила его все время смотреть в чью-то спину?
Он закрыл глаза.
Когда Лорен ушла.
Вот тогда все это и началось.
Брендан Харрис смотрел на телефон в надежде, что тот вот-вот зазвонит. Перевел взгляд на часы. Два часа прошло с назначенного времени. Особо удивляться тут было нечему, поскольку пунктуальность никогда не была для Кейти делом первостепенной важности, но сегодня-то день особый. Брендан ведь хотел ехать. Где же она, если ее нет на работе? По их плану она должна была позвонить Брендану с работы перед тем, как идти на Первое причастие своей сестры по отцу, а по завершении церемонии встретиться с ним. Но она не появилась на работе. И она не позвонила.
Позвонить ей он не мог. Это было самым неприятным моментом в их отношениях, тем более — после той первой ночи, положившей начало их любовной связи. Кейти обычно находилась в одном из трех мест — у Бобби О'Доннелла, так было в начальной стадии их отношений с Бренданом; в квартире на Бакингем-авеню, где она жила с отцом, мачехой и двумя сестрами по отцу; либо в донельзя захламленной квартире этажом выше, где жили два ее полубезумных дяди, Ник и Вэл, которых считали явными и абсолютно неуправляемыми психопатами. К тому же что-то непонятное творилось с ее отцом, который ненавидел Брендана, ненавидел беспричинно, а почему, ни Брендан, ни Кейти не могли понять. Однако и сейчас Кейти было ясно, что ненависть отца к Брендану все еще существует — много лет назад отец изрек в свойственной ему безапелляционной манере: держись подальше от семейки Харрисов; запомни, если осмелишься привести кого-нибудь из них в дом, между нами все кончено — ты не моя дочь.
По словам Кейти, ее отец был в общем-то неплохим человеком, но однажды ночью она кое-что рассказала Брендану, а когда рассказывала слезы из ее глаз капали ему на грудь:
— Когда речь заходит о тебе, он звереет. В полном смысле слова звереет. Однажды вечером он сильно выпил, понимаешь? Я хочу сказать, здорово надрался и начал рассказывать мне о матери, о том, как сильно она меня любила, и разные другие вещи о маме, а потом вдруг сказал: «Будь они прокляты, эти Харрисы. Кейти, они мерзавцы и подонки…»
Мерзавцы и подонки. Эти слова, проникая в сознание Брендана, вызывали такое чувство тяжести и апатии, как будто на грудь свалился необыкновенно тяжелый и холодный камень.