В вагоне одобрительно загудело.
Авдошка стыдливо зажимала в коленях свой багряный с зеленой наподольной оторочкой сарафан. Опять, как и тогда под Москвой, она не могла осмелиться прыгнуть. Черноусый начальник расставил руки, сзади ее толкнули, и она, стараясь не завизжать, полетела прямо на черноусого. Он поймал ее и поставил рядом. Сверху подали две пустые бадьи. Гиринштейн хотел задвинуть ворота, но раздумал.
— Гляди тут… — бросил он подошедшему охраннику и повел Авдошку к вокзалу. — Что, испугалась?
— Ни! Я смелая! — так же, как тогда под Москвой, засмеялась она. Сноп золотых сверкающих искрящихся блесток из ее карих горячих глаз осыпал черноусого. — Я и даже больших командиров не боюся…
— Ишь ты. Не боится она… Неужели ничего не бывало страшного?
— Ни! Тильки мышей.
— Ну, мышей-то и я побаиваюсь. — Военный засмеялся.
— Правда? — обрадовалась Авдошка, отчего даже остановилась.
— Правда, — сказал он, поравнявшись с ней.
— Та якие у вас в городу мыши? У вас там и гумна нема. И снопов тоже не треба.
— Нема в городу снопов, — согласился он. — Только…
Она видела, как он спохватился, замолчал и ускорил шаги.
Ловко помахивая ведрами, Авдошка бежала за ним то слева, то справа. Она так и сыпала на него своей украинской мовой. На ее щебечущий голосок люди оглядывались и улыбались.
Около водоразборной будки, вся в пару, волновалась очередь за горячей водой. Военный раздвинул всех, набрал две бадьи кипятку, вынес из толпы и подал Авдошке.
— Унесешь ли? — усмехнулся он и еще раз оглядел всю ее ладную, даже форсистую фигуру. — А то подсоблю.
Она возмущенно хмыкнула.
Вагон номер один встретил две бадьи кипятка вполне одобрительно. Авдошка подала воду наверх, а сама не стала спешить в вагон. Военный слегка задвинул двери. Он отошел и встал за вагонным торцом, прислонившись к буферу. Кивнул ей, она подбежала. Он оглянулся и вдруг положил обе свои руки в перчатках на плечи ее плисового казачка.
Вокруг никого не было. Авдошка с радостным испугом взглянула на него снизу вверх. Сердце у нее так и замерло. На нее пронзительно и печально смотрели глаза военного, такие синие, синей, может, и самого синего неба, какое бывает в летний безоблачный полдень.
— А як же тебе звати, миле… — сказала она и не договорила, он уже коснулся усами ее лица и вдруг крепко-крепко прижался щекой к ее щеке, потом оттолкнул, но не отпустил ее плечи.
— Петром зовут, — сказал он сдавленно. — Поцелуешь меня? Когда в другой раз свидимся, обещай…
— Ой… та де ж я вас зустрину… Може, помру, як той дид… Куди нас тягнуть? Там холодно?