Сама деревня… ну, язык не поворачивается у видевшего Константинополь, Каир, Александрию, Рим и Багдад отца Целестина назвать это поселение городом. Деревня, окружённая сосновым частоколом, расположилась на склоне высокого холма, взобравшись на самый его гребень. Местность вокруг весьма гористая, сплошной хвойный лес да немного берёз, а дальше на север и восток поднималась горная цепь. Домов в Вадхейме было около полутора сотен — всё большие, бревенчатые, с узкими окнами и плоскими крышами. Некоторые стоят на сваях, другие вросли по самые окна в мох и камни. Живут в них сразу по несколько семей — нечто вроде эдаких общежитий, а неженатая молодёжь — так вообще в чём-то наподобие казармы, как римские легионеры времён Империи. Только Торин с семьёй да отец Целестин жили в отдельных домах, если так можно назвать обиталище монаха.
Но изба, хоть это и не каменная твердыня монастыря, крепка и добротна. И лучшего жилища для студёной здешней зимы не придумаешь. Злые языки утверждали, что отец Целестин отгородился от людей и, мол, нехорошо быть такому видному мужчине одному, но монах не обращал на эти сплетни внимания и только вздыхал иногда: «Самих бы вас с детства в монастыре воспитать, попривыкли бы к отдельной келье, тихой да уютной». Жить в семейном доме для монаха вначале было сущим наказанием: дети орут, где-то за дощатой перегородкой любовная парочка устроилась (у-у, греховодники!), отхожее, простите, место одно на всех и то в виде неприличной, дурно пахнущей бочки. Им что — до них благотворное влияние цивилизации не добралось, комплексов, соответственно, никаких… Дети природы, так сказать.
Вот и выпросил отец Целестин у Торина себе отдельный домик и получил его меньше чем за месяц. Жрец местный уж завидовал-завидовал, тоже такой же захотел. Как же, мол, так? Христианскому годи можно, а мне, предстоятелю истинной веры, значит, нельзя? Словом, отказал ему Торин.
Надо сказать, что смолоду годи был неплохим парнем, не чурался хозяйственной мужской работы и даже недурно обращался с мечом, но вспыльчивость, обострённое самолюбие и ядовитый язык сослужили ему плохую службу — годи терпели, поскольку древних богов почитали не ради традиции, но верили в них, терпели, но не уважали. Поговаривали, что он и учеником прежнего годи стал лишь для того, чтобы обрести некую власть в селении, да не тут-то было: Торин отнюдь не пренебрегал обязанностями доброго конунга и важные для дальнейшей жизни и судьбы Вадхейма обряды проводил сам — и боги были неизменно благосклонны, а на годи были возложены недостойные конунга обременительные каждодневные культовые хлопоты: погода на завтра, чтобы куры лучше неслись, на охоте подстрелить не одного зайца, а двух, статую какую вовремя кровью жертвенной помазать и слова какие положено при этом произнести (будто бы могучий Тор останется в противном случае без обеда)… Жрец быстро понял, что просчитался, и оттого стал ещё более желчен, страшно похудел и высох, ходил высоко задрав подбородок с реденькой козлиной бородкой, отпускал по поводу всего встреченного едкие замечания и порою был совершенно невыносим…