Но тут же отец Целестин заставил себя признаться, что в случае с Видгниром он, пожалуй, погорячился. Вот как раз им-то и следует гордиться как лучшим своим воспитанником, коих, впрочем, всего-то два. Вторым, а если быть точным, второй была Сигню — дочь Хагаира Кривого, заслужившего это прозвище тем, что в какой-то стычке ему выкололи правый глаз. Мать Сигню умерла давным-давно, беспутный отец постоянно отсутствовал, и воспитанием девочки занялись совместно отец Целестин да Сигурни — жена ториновского воеводы Нармунда, у которой и своих детей было четверо, да все, как назло, мальчишки (Нармунд, впрочем, был этим весьма доволен). Сигурни научила приёмыша всем женским премудростям — ткать, шить, обрабатывать мех, доить корову и прочему, а монах, твёрдо решив, что хоть кого-нибудь здесь надо воспитать как положено — то бишь по-христиански, — целеустремлённо обучал Сигню и с нею Видгнира всему, что знал сам.
С Видгниром приключилась похожая история. Он был сыном младшего брата Торина, убитого во время очередного похода в Британию, — пущенная чуть ни за два стадия из большого кельтского лука стрела пробила ему горло. А поскольку оба сына конунга умерли во младенчестве, Торин взял ребёнка к себе и объявил наследником. Так как отец Целестин в доме конунга был очень постоянным и желанным гостем, юный норманн просто заслушивался нескончаемыми рассказами монаха о чудесах Юга и Востока. Видгнир сам стал часто наведываться к святому отцу, приставая к нему с просьбами рассказать ещё что-нибудь, и наконец отец Целестин сдался и поставил мальцу условие: «Сначала я тебя буду учить читать („А что это такое?“ — удивился тогда Видгнир), а потом буду рассказывать истории».
На том и порешили. Отец Целестин с упоением гонял своего подопечного по лабиринтам латинской и греческой грамматик и иногда со слезами умиления драл его за уши. (Необходимый элемент воспитания. Это монах усвоил ещё в обители св. Элеутерия, ибо отец настоятель применял сей приём постоянно, что способствовало лучшему усвоению материала клириком Целестином.) А Видгнир, отмучавшись, слушал с открытым ртом рассказы странного толстяка, и воображение рисовало ему перетянутую цепью бухту Золотой Рог и зубчатые стены Константинополя, минареты Дамаска и пески Египта с возвышающимися над ними пирамидами.
Торин вначале смотрел на всё это сквозь пальцы, но после того, как Видгнир однажды заявил конунгу, что Один не бог, а вовсе суеверие, случилась неприятность. Видгнир отделался впечатляющим синяком на скуле и тем, что не мог сидеть с неделю, а у Торина состоялся с отцом Целестином напряжённый религиозный диспут, в течение коего святому отцу пришлось услышать о себе немало нового и признать, что в искусстве стихосложения язычник-викинг, пожалуй, не уступит и великим греческим пиитам. Правда, даже сии схизматики, от коих самого Бога тошнит, никогда не употребляли сразу столько богомерзких выражений. В конце концов оба спорщика призвали на головы друг друга проклятия своих богов, после чего отец Целестин откупорил кувшин с вином, и просидели они с конунгом в домике монаха до утра. О чём велась беседа, неизвестно, а Видгнир, нахально подслушивавший под дверью, мог разобрать только отдельные фразы, среди которых наиболее частыми были уверения во взаимном уважении.