Ноша для фрицев оказалась тяжелой. Они еле-еле добрались до первой деревенской избы, внесли его и положили на пол.
Емельян слышал, как захлопнулась дверь, как навесили замок и щелкнул ключ, слышал топанье сапог на крыльце и глухой хлопок калитки...
Емельян застонал. Нестерпимо ныла нога и хотелось пить.
— Вам больно? — испуганно спросил детский голос. — Вы кто?
— Красноармеец... Нож в избе имеется?
— Имеется...
— Разрезай мешок. Да побыстрее! Как зовут тебя?
— Олеся...
— Скорей же, доченька! Бери нож...
Олеся осторожно продвинула лезвие ножа в дыру, которую заметила в мешке и, ухватившись двумя руками за рукоятку, потянула нож к себе.
— Вот молодчина!
И Емельян освобожденной рукой взял у Олеси нож и рывком полоснул по мешку и по веревке.
— Вот и все, — произнес он, оставаясь пока лежать на полу.
Всей грудью вздохнул Емельян, будто гора с плеч свалилась. Даже боль, которая скрючивала ногу, куда-то улетучилась, и он почувствовал себя сильным и готовым к действиям.
Емельян приподнялся и уже сидя попросил:
— Водички дай, Олеся!
— Сейчас!
Он мигом осушил большую кружку и, утирая губы, спросил:
— Сколько тебе лет? И почему ты одна?
— Десять мне, уже одиннадцатый. А мама сейчас придет.
Стукнула калитка. Олеся бросилась к окну, но сразу отпрянула от него и метнулась в угол.
— Кто там? — спросил Емельян, поднимаясь с пола.
— Немец!
Емельян через окно и сам увидел немца, того самого очкарика. Он быстрым взглядом осмотрел горницу. У печи заметил скалку-валик, точь-в-точь такой, каким катала белье его Степанида, Емельян ухватил скалку и притаился у двери.
Олеся дрожала и всхлипывала.
— Не надо плакать, — прошептал Емельян.
Он чуть приоткрыл дверь и быстро шагнул через порог в темные сени.
Немец возился с замком. Емельян слышал, как он вставил ключ, как он сделал им поворот и как бросил снятый замок на крыльцо. Затем он резко толкнул дверь и, наставив в пустоту автомат, перешагнул порог сеней и вошел в горницу. Открыл настежь дверь и замер: ни мешка, ни «языка»...
В это же мгновенье Емельян поднял скалку и с размаху — аж крякнул — ударил немца по голове. Очкарик рухнул на пол. Вторым ударом он добил фашиста.
Олеся, закрыв лицо ручонками, дрожала и всхлипывала. Насмерть перепугавшись от наставленного на нее автомата, она до сих пор не могла успокоиться. Девочка даже не видела, как дядя красноармеец расправился с фашистом. Только тогда увидела она мертвого немца, когда Емельян тащил его в сени — с глаз подальше.
— Собирайся, Олеся, — сказал Емельян, входя из сеней в горницу. — Нам с тобой надо уходить. Одевайся!