— Ерунда какая, — сказал Вася, по привычке помолчав перед ответом, — очень хорошо, что оставил той молоко. Ну, а дальше?
Дальше я мог рассказать только о том, что к Настеньке Роговой меня не пустили, а посылку и номер полевой почты я передал.
— И больше ничего? — огорченно спросил Калугин. — Жаль, я ведь и письма не рискнул в посылку вложить, чтобы не подумала, будто я навязываюсь. А что адресок передал — это хорошо; молодец, что сообразил. Женщин мы с тобой мало видим, ну докторша, официантки — все не то, это не с самолета в тыл к врагу прыгать, тут настоящее. Такая маленькая фига, от горшка два вершка, а бесстрашная! — немного странно закончил Калугин. — Вот этим она меня и поразила, — продолжал он. — И знаю, что замужем, сама сказала. Понимаю, что надежды никакой, но готов ей всегда служить и ей удивляться. Ну, довольно об этом... Слыхал сводку? Дела поправляются, — сказал он весело. — Да, как вел себя начпрод?
Я рассказал историю с буханкой хлеба.
— Поверь, — взволнованно сказал Калугин, — у него нет ни стыда, ни совести, одно к одному, и Василий Иванович это понимает.
Калугин так горячо принял историю с буханкой хлеба (с тех пор она так и называлась у нас — история с буханкой хлеба), что мне стало совестно за сухой рассказ, и я снова начал все по порядку — о Ленинграде, о родильном доме, о докторе, Кузнечном рынке, квартире Веры. Калугин слушал с огромным интересом. Хотя мы и находились в непосредственной близости от Ленинграда, но все же обидно мало знали о нем.
Из этого разговора Калугин сделал совершенно неожиданный, но именно тот вывод, о котором и я думал:
— Умелее надо нам воевать, Борисов, — сказал он.
Для меня ясная, но какая трудная задача! Она называлась: «Ни одной бомбы мимо цели!»
* * *
Мы мечтали о прорыве блокады, как о величайшем счастье.
Шли месяцы, кончалась первая военная зима. Мы участвовали в обороне, защищая город, отрезанный от «большой земли». Он стоял словно остров в океане. Только воздушные дороги связывали нас с Родиной, никому не заказанные голубые небесные дороги, потому что небо невозможно запереть на замок. И по голубым воздушным дорогам к нам приплывали вести со всего света. Всюду, где только стоял печатный станок и где жили честные люди, печаталось о несдающемся, побеждающем городе и ленинградцах, и казалось, все честные люди во всем мире повернулись и смотрят на нас, даже в горах Бенгалии, даже на берегах Конго. Почти весь мир воевал, но настоящая, решающая война была здесь, на фронте в три тысячи километров. А мы занимали одну из его ключевых позиций, под осажденным Ленинградом, на сосновом балтийском берегу.