Мне очень трудно было говорить, и я начал о том, о сем, а потом, робея и волнуясь, прямо предложил:
— Полетаем, Матвеев, я попрошу командира.
Матвеев продолжал протирать ствол пистолета, потом посмотрел сквозь него на свет.
— Слушай, Борисов, — сказал он наконец, откладывая пистолет. — Такое серьезное дело не могу я враз решить: шутка ли — новый штурман! Дай мне сроку до послеобеда.
После обеда мы встретились у столовой, Матвеев отозвал меня в сторонку и сказал:
— Понимаешь, какое дело, Борисов, — он мялся и морщился и наконец предложил: — Давай начистоту?
— Давай начистоту.
— Ну так вот. Я долго думал и так и этак. Не вовремя ты, приятель, в отпуск запросился. Сам знаешь, что такое экипаж: святое дело, чего мне тебе объяснять. Либо тебя назначают — ну, тогда, как говорится, свыкнешься — слюбишься, и по большей части всё складно получается. Но если выбирать — тут семь раз отмерь, раз отрежь... Так ты, брат, меня не хай: прикидываю, понимаешь ли, я тебя в нашем экипаже — и после вчерашнего не получается... Прости за правду, но так оно лучше...
Матвеев с трудом выдавил свою тяжеловесную речь и протянул руку.
— Как хочешь, — сказал я, — насильно мил не будешь.
После разговора с Матвеевым зашел я к Закиеву. Этот летчик недели три как попал в полк. Он воевал на Черном море, но недолго, лежал в госпитале, и теперь его прислали к нам.
Закиев был совсем юнцом. Родился он где-то под Грозным в горах и работал до войны нефтяником. Потом попал в школу летчиков, уже в войну. Постоянного штурмана у него еще не было.
— Послушай, Закиев, — сказал я, — у тебя нет постоянного штурмана, полетаем вместе? Дело свое я знаю, спроси у кого хочешь, бомбы кладу в цель — мост разбомбил.
Мне мучительно все это было излагать Закиеву. Закиев мрачно посмотрел на меня и вдруг сказал:
— Это слишком большая честь для рядового летчика Закиева — летать с таким опытным штурманом. Не могу я принять такое предложение, товарищ старший лейтенант, права не имею, только если назначат. Если назначат — тогда что ж, Закиев дисциплине подчиняется всегда. А по доброй воле, от всего сердца — на это нет согласия Закиева.
Он проводил меня до дверей землянки и даже поклонился, приложив руку к груди.
Я жил три дня без дела. Калугин летал на новой машине с Ярошенко. Инженер был занят у самолетов. Я пробовал читать, писать письма. Наконец я решил пойти к командиру полка.
Майор встретил меня внимательно, но сухо. Я сбивчиво передал о своих беседах с Матвеевым и Закиевым и о том, что я, как это ни странно, в боевое, время без дела.