— Придется пойти в адъютанты эскадрильи. Вот в третьей как раз вакансия. Наведете порядок. И с этими бушлатами, не сомневаюсь, наведете.
Майор даже проводил меня до порога, и тут случилась маленькая заминка, потому что в дверь как раз в это время протиснулся Соловьев. Большой, добродушный, он внимательно посмотрел на меня и потом на командира.
Я всегда испытывал к Соловьеву доброе чувство. Как вам известно, мы служили вместе с начала войны, я знал его как человека отзывчивого и справедливого. Я помнил и его последнее слово на разборе, резкое слово. Но почему-то в ту минуту душевной неустойчивости мне показалось, что Соловьев поможет, отстоит, помешает моему переходу в адъютанты эскадрильи.
Соловьев заметил мое волнение и сказал:
— Постой, подожди, Борисов, я на минутку к командиру, а потом нам, кажется, с тобой по пути.
Я остался у дверей, а он подошел с командиром к столу, сел на табуретку, снял ушанку и похлопал ею по колену.
— Товарищ гвардии майор, дело получается какое, — начал он, поблескивая глазами, — надо о Любавине вопрос решить.
Любавин был инженер, которого хотели взять авиаремонтные мастерские, а командир полка не хотел отпускать.
И у двух майоров пошел хозяйственный разговор с разными подробностями, совсем для меня неинтересными.
Я ждал и думал о своем. Черт знает, как много я передумал за эти минуты, и главным в этих проклятых размышлениях было чувство обиды. Сейчас и вспомнить смешно. Сижу этаким обиженным героем и вдруг слышу свое имя.
— Ну и отлично решили: операций больших на носу нет, штурманы с запасом, молодежь такая, что смотреть приятно, и подготовка есть... Правильно решил, — говорит Соловьев.
Я смотрю на него, а он на меня смотрит и уже мне говорит:
— А знаешь, Борисов, хороший адъютант — для эскадрильи золото. Это же необходимейший человек. Не согласен? Вижу, не согласен. Ну, что поделаешь, а все же в жизнь эскадрильи вникнуть, во все ее дела войти — полезное дело. Тут обо всех надо подумать, о каждом летчике, штурмане, стрелке, а не только о личных своих заботах... Ну, пошли! Я на КП второй, а вы?
— Мне в другую сторону.
— Ладно, — сказал майор, — в другую так в другую. А личными делами мы после войны займемся. Сейчас по аттестату посылаешь? Что жив, здоров и фашистов бьешь, домой отписываешь? И довольно при нынешнем положении.
Мы остановились у землянки.
Он протянул руку, я смотрел в землю.
— Постой, — сказал вдруг Соловьев, — покажи хоть, к кому ездил, карточка есть?
Я достал карточку Веры, она всегда была при мне, и протянул майору. Он вынул из кармана очки, надел, поглядел.