Искатель, 1981 № 01 (Биггл-младший, Медведовский) - страница 37
Седой увидел Присуху первым.
— Та-ак, — процедил он и сел на землю. Феникс тихонько присвистнул, тихо спросил:
— Сейчас?
— Нет. Позже, когда посадят в машину. Две гранаты в левых немцев и очередь в охрану… Чтоб чисто. Остальное я беру на себя. Остальное — это разрезать веревки на руках Присухи и сунуть ему трофейный автомат. Остальное — это включить мотор и дать полный газ. Остальное — это остаться в живых в создавшейся ситуации и выручить парня.
Все произошло в считанные секунды, только мотор не заводился. Сначала этому мешал убитый водитель. Потом закапризничал двигатель, и сколько Седой ни пытался его запустить, что-то не срабатывало.
Веретенников вел прицельный огонь из окна кабины «опеля». Присуха же, тяжело дыша, лежал поперек салона, схлопотав еще одну пулю. Он был ранен в шею и тихо стонал.
«Влипли, — подумал Седой, — нужно ручкой, ручкой заведется».
Завести машину ручкой — это значило выйти под пули.
Веретенников прекратил стрельбу и удивленно уставился на командира. Он увидел, как тот достает заводную ручку.
— Не давай им поднять головы, Сережа, я пошел…
Ему еще и везло. Машина завелась с третьего рывка. Немцы вначале слегка обалдели от такой наглости, а потом было уже поздно. Может быть, это и решило все дело.
Гора Пеликан осталась позади, и из-за нее всходило солнце. Яркое, красное, как большое яблоко, оно медленно выкатывалось из-за пологой вершины и обещало добрый, удачливый день.
Ллойд БИГЛ-МЛАДШИЙ
ПАМЯТНИК
1
О'Брайен вдруг осознал, что скоро умрет.
Он лежал в прочном, сплетенном из стеблей вьющихся растений гамаке, и до него на самую малость не долетали брызги морских волн, которые разбивались о косу. У его локтя висела бутыль из выдолбленного плода с освежающим напитком. О'Брайен мирно подремывал, убаюканный ощущением довольства и покоя, как вдруг его пронзила мысль о близости смерти, и он мгновенно проснулся. Он скоро умрет.
Приближающийся уход из жизни взволновал его меньше, чем то, что мысль об этом не пришла ему в голову раньше. Иногда он пытался подсчитать, сколько ему лет. Сто — это уж точно, но, возможно, и все сто пятьдесят. В этом сказочном краю, где одно время года ничем не отличается от другого, где по ночам моросит дождь, а днем мягко пригревает солнце, где мерилом возраста служит мудрость, трудно, не сбиваясь со счета, держать палец на едва слышном пульсе времени.
Но О'Брайен не нуждался в календаре — он и без него знал, что состарился. Его волосы, огненно-рыжие в молодости, давно поблекли и теперь цветом напоминали покрытое пятнами ржавчины железо. После дождливых ночей он по утрам не мог разогнуть суставов. Вокруг хижины, которую он некогда выстроил на живописном пригорке над мысом, выросла деревня, и она все росла по мере того, как его сыновья, внуки, правнуки, а теперь и праправнуки приводили сюда своих жен. Жизнь О'Брайена была долгой и счастливой. Он знал, что никогда не дожил бы до такого возраста в бешеном водовороте цивилизованного мира. Но теперь смерть на пороге, и ему уже не суждено осуществить ту великую мечту, которая, однажды зародившись, все больше завладевала им, пока он окончательно не постиг главный смысл своей жизни среди этого народа.