— Вы что, не выспались или встали с левой ноги? Катя пыталась сосредоточиться, однако унять дрожь в руках не смогла, и застилающая глаза пелена не проходила. Головчинер воздел руки к небу:
— Вы отдаете себе отчет в том, где находитесь и что делаете? Вы хоть думаете о чем-нибудь своим куриным умом? — Но и такого воздействия хирургу показалось мало. Он затопал ногами и закричал визжащим голосом: — Вон! Вон! Отстраняю! В прачечной вам работать, а не в операционной!
Готовые сорваться с языка такие же гневные слова Катя сдержала. Вместо них полились слезы, едкие, горючие, но и спасительные.
— Что с ней? — недоуменно спросил хирург, заметив, как неуверенно, будто слепая, Катя выходила из палатки.
— С этого и начинать надо было, а вы кричите, — уставилась на Головчинера немигающими сердитыми глазами санитарка Таня Дроздова. — Брата у нее убили — вот что с ней.
— Ну и что? Война идет, — начал было хирург и умолк. — Почему раньше не сказали? Она почему молчала? — проворчал, но на худощавом лице уже проступила досада на свою невоздержанность, и, чтобы скрыть ее, рявкнул: — Кто-нибудь будет мне помогать, или я сам себе должен салфетки и инструменты подавать?
Вечером он отыскал Катю в лесу и не сразу узнал ее.
— Эк как вас перевернуло, — смущенно покашлял, закурил, осторожно прикоснулся к плечу. — Вы меня простите, Катя. Не знал я о вашем горе. — Рассердился на себя: — Знал не знал, а вел себя отвратительно. — Еще помолчал. — Утешать не буду — бесполезно. Мне сказали, что ваш брат убит под Ленинградом. Выходит, он и мою семью защищал, если она не погибла раньше. Не знаю. Ничего не знаю, и порой самому зареветь хочется, но не умею, и еще надеюсь. Вернее, тешу себя надеждой, сочиняю сказки с хорошим концом, а на душе одно: выстоит ли Ленинград?
— Не верила я, что Алешу могут убить... — пробормотала Катя. — Он такой веселый всегда, добрый, такой... — И снова не совладала с собой, залилась слезами.
Хирург крепко сжал кулаки.
По небу гуляли багровые отсветы — немцы стреляли по правобережным деревням и поджигали их.
— Знаете, о чем я подумал? — продолжал хирург. — Нас здесь маленькая кучка, у них — силища, но не мы их, а они нас боятся, вот и устраивают «освещение»... — Головчинер забылся и высказался чисто по-мужски. — Извините за непотребное выражение, но иначе этих мерзавцев и не назовешь. И еще, — заговорил он после непродолжительного молчания. — Я внимательно слежу за сводками. Начали мы уже останавливаться. Одессу и Ленинград окружили, а взять не могут. На Севере фронт стоит на государственной границе. И мы ведь остановились, Катя! Встали все-таки. Случайностью это не объяснишь. Тут надо искать какую-то закономерность. Немцы начинают выдыхаться, а мы набираем силу.