Плач доносился из комнаты.
Огоньки опрометью бросились врассыпную.
Настя выронила осколок прямо в воду, рывком выскочила из ванны — и кусок хрусталя, словно мстя за отнятое удовольствие, зло клюнул её в пятку. Но она этого даже не заметила. Кинулась к кроватке малыша, оставляя на ворсе ковра кровавые пятнышки.
Ничего, господи, ничего, шептала она Максимке — или себе? — вся дрожа. И чувствуя, как некая электрическая волна, разряжаясь, волной уходит через ноги в пол. Что бы это ни было — ничего. Теперь ничего. Мы с тобой… Заплакал, маленький… Что не так с малюточкой?.. Кушать захотел, дитяточко? Или ручки, ручки захотел выпростать! Завернули туго малыша маленького, а он свободы хочет, разбойничек будущий!..
Это точно — младенец был в этом упорен: маленькие свои ручки он упрямо стремился высунуть наружу. Словно Максимка уже сегодня готовил себя к бескомпромиссной борьбе за свободу. Прямо будущий Спартак растёт! — высказался однажды Витька, пока ещё не ушёл…
Ушёл! У неё же Витя ушёл!
'Давно хотел тебе сказать…'
Давно хотел!
* * *
Телефон зазвонил в самый неподходящий момент. Как раз, когда после 'всякого баловства и непотребства', как Наташка это называла, движения приняли почти упорядоченный характер, и стала подступать первая сладость. Именно в такие секунды он испытывал себя на прочность. Хотелось уже без затей устремиться в высоты — или глубины — животного своего естества и страсти. Впиваться, вторгаться в этот мир, в этот космос, что с каждым движением всё неодолимее зовёт войти в себя…
И найти силы отказаться от вхождения… Приостановиться у его порога. И остановить партнёршу.
И поменять весь код на входе, который только что нашли… Сменить ритм, сменить позу, сменить всё — кроме этой томительной и зовущей сладости, что продолжает распирать обоих.
Он любил фантазировать в постели.
И ничего не было ненавистнее, чем звонок, вторгающийся из другого, тусклого мира в этот, сверкающий…
Некоторое время они лежали замерев, не двигаясь. Надеясь, что это исчадие чуждой Вселенной замолкнет само. И не даст сникнуть, раствориться, уйти той сокрушающей, но хрупкой волне страсти, что только что поднималась в них.
Но звонок рвал и рвал мир, где была это волна… Пока та не сникла, не выдохнула разочарованно… И не начала откатываться назад, оставляя серые, быстро исчезающие ошмётки пены — из того, что всего несколько мгновений назад было распирающим их обоих сияющим Космосом…
Виктор взял трубку.
— Ну? Что? — спросил он, стараясь сдержать грубый рык.
— Витя? — услышал он голос жены. — Ты? Что ты тут делаешь? Ты же должен быть в Мадриде…