— Не беспокойтесь. Я не Он. Мне лишь удается понять Его.
— Не Он? — переспросил я, не понимая, о ком идет речь.
— Я не Учитель Учителей. Я всего лишь самый младший из тех, кто пытается понять Его, — спокойно пояснил он.
На некоторое время я почувствовал облегчение.
— Но все же — кто вы такой? — настаивал я, желая получить более подробные объяснения, которых так и не последовало.
— Я вам уже сказал, кто я такой. Неужели вы мне не верите? — спросил он напыщенным тоном.
Бартоломеу к тому времени мог бы и успокоиться, но заставить его замолчать было невозможно.
— Вы не верите, что он начальник инопланетян, — попытался он наставить меня на путь истинный.
Этого я уже стерпеть не смог и обошелся с ним довольно безжалостно.
— Да замолчи ты, Краснобай! — рявкнул я.
— Краснобай — нет, сладкоречив — да. Не умаляйте моих достоинств, я интеллектуал второй очереди, — возразил он и встал в позу человека, приготовившегося к драке, изображая мастера боевых искусств.
Это была одна из первых перебранок между последователями учителя.
Учитель обратился ко мне и сделал деликатное замечание. Он не вмешивался грубо в нашу личную жизнь. Вскрывал недостатки, не наказывая при этом. Его манера обращения ранила больше, чем любое наказание.
— Жулио Сезар, вы очень умны и знаете, что ни один художник не является хозяином своей работы, но лишь ее интерпретатором. Тот, кто интерпретирует, придает ей цвета и оттенки. Если Бартоломеу думает, что я начальник инопланетян, почему вас это печалит? Мне хочется доброты, а не подчинения. Будьте добры по отношению к себе самому!
Когда он меня поправлял, мне подумалось, что его последняя фраза — «Будьте добры по отношению к себе самому!» — была не совсем точной. Она, как мне казалось, должна была звучать так: «Будьте добры к Бартоломеу». Однако во время долгой прогулки пешком я сделал для себя открытие: тот, кто недобр по отношению к себе, не может быть добрым и по отношению к другим. Тот, кто очень плохо относится к себе, бывает жесток и по отношению к другим.
Его самой большой мечтой было распространение доброты в великом социальном приюте. «Нормальные» жили в своих домах-загонах, замкнувшись в собственном мирке. Они потеряли неподвластное уму желание дарить, заключать в объятия, давать еще один шанс. Доброта являлась словом; которое можно было найти в словарях, но редко в человеческих душах. Я умел конкурировать, но не умел быть добрым. Знал, как указать своим коллегам на их ошибки и невежество, но не знал, как давать убежище нуждающимся. Провалы других возбуждали меня больше, чем их успехи. Я ничем не отличался от политиков — членов оппозиционных партий, которые лезли из кожи вон, чтобы привести правящие партии к самоуничтожению.