Родина белых медведей (Успенский) - страница 21
Дни становились все длиннее. В начале апреля солнце можно было видеть на небосклоне еще и в девять вечера. До десяти длились сумерки, и лишь позже в небе вспыхивали первые звезды, разгорались сполохи. Но зима не сдавалась, морозы даже стали сильнее, зачастили вьюги.
В очередной маршрут мы отправились на собаках. Нас четверо: Феликс, я, двое каюров — Нанаун и Ульвелькот. Первый из них — сухощавый старик небольшого роста с добрым, улыбчивым лицом, второй — средних лет, кряжистый, на первый взгляд мрачноватый. Нанаун, последний из живых спутников Ушакова, без малого сорок лет провел на острове и знает его как свои пять пальцев. О лучшем проводнике нельзя и мечтать. Старик прихварывает: еще прошлой зимой сломал ногу. Но просьба экспедиции о помощи льстит ему. Согласие Нанауна решило успех наших переговоров и с Ульвелькотом. Ваня — владелец лучшей здесь упряжки и вообще один из самых «справных» охотников.
Выезжаем вечером в расчете на ночлег в Ваниной избе: до нее от поселка километров тридцать. С Ваней едет Феликс, с Нанауном — я. Ударяясь о гребни заструг, подпрыгивает и скрипит тяжело груженная нарта. Старик молчит. «Кх-кх», «подь-подь», — время от времени подправляет он бегущих собак, где-то тормозит, чертя снег остолом. Дорога хорошо видна: светят сполохи. Через весь небосклон с востока на запад протянулись два гигантских желтовато-розовых змея. Они то ползут куда-то, лениво извиваясь и точно повторяя движения друг друга, то замирают и подолгу лежат недвижимы. Но вот тела их переплетаются в судорожном объятии, катятся клубком, ярко вспыхивают и вновь распадаются. Змеи опять ползут, сливаются, расходятся и незаметно исчезают, превращаясь в занавесь. Но и занавесь тоже не стоит на месте. Она колышется, желтеет, зеленеет, становится алой, снова желтой. Палитра невидимого художника постепенно иссякает. Складки устойчиво синеют, распрямляются, занавесь взлетает ввысь и принимает обличье большущей запятой.
Часами можно неотрывно смотреть вверх, поражаясь бескрайней фантазии природы, вышивающей в темном небе замысловатые узоры сияний. Лениво роясь, сменяют одна другую мысли. Нанаун молчит. Замечаю, что он тоже смотрит вверх. Значит, и ему еще не наскучило это зрелище. О чем он думает? Возможно, вспоминает молодые годы, удачные охоты, несбывшиеся мечты… Все может быть.
С головы до пят мы в оленьих мехах: меховые рубахи — кухлянки, на ногах мягкие меховые сапоги — торбаза, меховые же чулки — липты. И все равно мороз добирается до тела. Постепенно немеют пальцы ног, холод ползет по лопаткам. Пора погреться. Соскакиваю с саней и трусцой бегу рядом сотню-другую метров. То же проделывает Нанаун. «Греясь», лучше держаться за дугу, укрепленную поперек нарты. Собаки, почувствовав облегчение, прибавляют скорость, норовя вообще освободиться от груза. Не случайно за санями тянется длинная веревка. Упал человек с саней, замешкался — у него все-таки остается последний шанс не распрощаться с упряжкой, поймать конец веревки.