Над мастерской, где изготавливались медицинские инструменты, находилась выцветшая вывеска с тремя золотыми шарами. Едва Иеремия вошел, как навстречу ему показался мастер Хаббарт собственной персоной.
— Не могу выразить словами, какая это радость для меня принять вас под свой кров, святой отец, — широко улыбнулся мастер.
Хаббарт был худощавым сероглазым мужчиной с начинавшими редеть каштановыми волосами. Проработав в свое время оружейных дел мастером, он пришел к мысли наладить изготовление хирургических инструментов, и поскольку имел, что называется, золотые руки, вскоре стал процветать.
— Мэри, иди сюда, — позвал мастер Хаббарт.
Вскоре появилась жена мастера, такая же худая, как и он сам, только выглядевшая куда менее приветливо.
— Проводи нашего гостя в его комнату да покажи и расскажи ему все, чтобы он знал, где что находится.
Иеремия пропустил Мэри вперед. Дом был трехэтажным. Мансарда оказалась достаточно просторной — в ней можно было не только жить, но и отправлять мессу. Сундук с сутаной и всем необходимым для мессы уже доставили. Как и многочисленные книги. После того как Иеремия выложил из карманов все предметы личного обихода, миссис Хаббарт показала ему дом. Кухня находилась позади мастерской в первом этаже, за ней спряталось и отхожее место в виде пристройки, нависавшей на водами реки. Сооружение это было весьма удобным для обитателей дома, однако временами доставляло массу хлопот проплывавшим внизу лодочникам — тем приходилось держать ухо востро, чтобы ненароком не угодить под зловонный дождь или, того хуже, град.
Вечером, после того как мастер Хаббарт запер мастерскую, муж и жена попросили иезуита исповедовать их. После ужина все трое еще некоторое время сидели за столом, обсуждая католический приход. Иеремия собрался с утра побеседовать со всеми членами паствы и выяснить, кто нуждался во вспомоществовании.
Ночь Иеремия спал спокойно, несмотря на не умолкавший ни на минуту шум воды и скрип водяных колес. И хотя иезуит привык вставать рано, его уже в пять утра разбудил шум на мосту — скрип колес повозок, развозивших товары и еду. Но это было не самое страшное — через мост прогоняли стада свиней и коров, вопивших и мычавших так, что разбудили бы мертвого. Вообще место это оказалось шумным — перебранки погонщиков, выкрики бродячих торговцев, соленые шутки лодочников, тоскливые крики чаек, лай собак, цокот копыт не стихали до позднего вечера.
Иеремия открыл окно и выглянул на реку, усеянную всевозможными судами. Между внушительными торговыми кораблями и баржами сновали юркие лодочки. Кое-где на пристань сгружались товары. Неподалеку возвышались серые башни Тауэра, бдительного стража Лондона. Четыре увенчанные луковками крыш башни крепости четко выделялись на боне синего весеннего неба. Ветер доносил сюда и шум Биллингсгейтского рынка. Это место Всевышний явно назначал тем, кому надлежало учиться смирению. Помолившись, Иеремия спустился вниз позавтракать в обществе своих новых хозяев.