— Тогда мне не о чем больше говорить. И здесь и там все будет на вашей совести, — торжественно ответил мой отец.
Теперь, не в состоянии больше сдерживаться, вмешался я:
— Но мне есть что сказать, минхеер. Разлучить Мари и меня — грех и это наверняка разобьет ей сердце. А что касается моей бедности, то у меня есть кое-что, быть может, даже больше, чем вы думаете, а в этой богатой стране состояние зарабатывается теми, кто работает, что я и буду делать ради нее. Человек, которому вы хотите ее отдать, сегодня проявил свою натуру и, раз он смог выкинуть такую низкую штучку, чтобы завоевать приз, он сыграет еще худшие штуки, чтобы завоевать большие ценности. Кроме того, все это должно лопнуть, ибо Мари все равно не выйдет за него замуж.
— А я говорю, что выйдет, — резко ответил Марэ. — А если даже и не выйдет, она должна сопровождать меня, а не оставаться здесь, чтобы стать женой англичанина.
— Сопровождать тебя я буду, отец, и разделю твою долю до конца, — спокойно сказала Мари. — Но за Эрнана Перейру замуж не выйду!..
— Быть может, минхеер, — добавил я, — могут наступить дни, когда вы опять будете довольны помощью «английского парня».
Эти слова были сказаны наобум, это было своего рода восклицание сердца, вызванное грубостью Марэ и его оскорблениями, подобно воплю животного от удара. Я тогда не знал, как верны они были, но со временем станет так, что правда неведомыми путями вырвется из родника тайного познания, скрытого в наших душах.
— Когда я захочу твоей помощи, я попрошу тебя об этом! — взревел Марэ, который, зная что он неправ, пытался прикрыть эту неправоту предельной грубостью.
— Прошенный или непрошенный, пока я жив, в будущем я буду делать так, как делал в прошлом, минхеер Марэ. Бог простит вам за то горе, которое вы принесли Мари и мне.
Тут Мари начала тихо плакать, а я закрыл глаза рукой, не в силах вынести это зрелище. Марэ, который, когда не бывал под влиянием своих предубеждений или страстей, обладал мягким сердцем, также был тронут, но пытался скрыть свои чувства. Он обратился к Мари и сказал, чтобы она отправлялась спать, и она, все еще плача, подчинилась.
Тогда мой отец поднялся и сказал:
— Анри Марэ, мы не можем уехать отсюда ночью, потому что лошади в краале и их трудно найти в такой темноте, так что мы вынуждены воспользоваться вашим гостеприимством до рассвета.
— Я не прошу об этом, — воскликнул я. — Я иду спать в повозку, — и я вышел, прихрамывая, из комнаты, оставляя мужчин вдвоем. Что было между ними потом, я не знаю. По-моему, отец, который, когда разойдется, также проявлял темперамент, а он и в духовном и интеллектуальном отношении был сильным человеком, высказал Марэ свое мнение о его злобном поступке и безрассудстве в таких словах, что тот, вероятно, их никогда не забудет. Я полагаю, что он даже вытянул из него признание, что действия его, Марэ, были бессердечными, извиняя, однако, их в связи с тем, что он поклялся перед Богом, что его дочь никогда не выйдет замуж за англичанина.