До четвёртой рюмки порядок отдыха учителя Коржика установился раз навсегда, - он всегда таков, до последнего жеста таков; но с этого момента учитель варьирует своё время всеми доступными ему способами...
Иногда он обращается с речью к Аннею Сенеке, - ибо римлянин с маленькими глазами это он, знаменитый стоик, - и вполголоса начинает хвалебную речь философу, придерживаясь стиля "писем к Люцилию":
- Ты хорошо сказал, Сенека, что "всякий путь имеет свой конец", и ещё больше мудрости в твоих словах - "как басня, так и жизнь ценятся не за длину, но за содержание". Ты умел учить терпению, и ты был мудр и прозорлив, но всё-таки ты в твоё время не мог бы представить себе, что через восемнадцать веков после смерти твоей люди дойдут до искусства жить без какого-либо содержания и будут более равнодушны к жизни, чем ты хотел этого, поучая терпеть. Потому что, хотя ты и говорил Люцилию: "ошибаются, о Люцилий, те, которые думают, будто судьба посылает нам благо и зло",- но ты в то же время утверждал, что "душа наша сильнее судьбы". Ныне же люди равнодушны ко благу и злу и силы в душе своей не имеют, подчиняясь первым ударам судьбы и покоряясь ей в рабство без борьбы, без стыда за себя... Таков, о Сенека, я, и таковых много...
Среди речи учитель делает паузы, наливает водку и пьёт, с каждой рюмкой всё более краснея.
Жесты его становятся порывистее, но они ещё тверды: он аккуратно до краёв наливает рюмки, и рука его не дрожит, когда он подносит их ко рту. Иногда, выпив рюмку, он шёпотом, в котором уже слышится пьяная хрипота, говорит:
- Пью, мама...
И, виновато улыбаясь, кивает головой портрету дородной женщины.
Потом он смотрит в окно...
Окно выходит в сад, и он видит там неподвижные, тёмные стволы лип и клёнов, ветви вишен и сирени, опушённые инеем, голубовато-серебристый снег; всё это неподвижно, и всё это молчит...
Когда же за окном воет вьюга, стволы деревьев и ветви кустарников то и дело скрываются за тучами снега, мягко ударяющего в стекла окна; скроются и появятся снова, появятся только на мгновение и снова исчезнут в мутных облаках снега. Кажется, что они не стоят, а мечутся по саду в ужасе. И вьюга так грустно поёт... А иногда она поёт зло и смеётся, обрывая свою песню.
Учитель смотрит на всё это, потом отворотится от окна, выпьет рюмку и снова смотрит. И снова пьёт.
В лунные тихие ночи он любит сидеть без огня. Когда он погасит лампу, - на момент вся комната точно вздрогнет и сразу наполнится тьмой... Но уже в следующий момент в окно льётся волна лунного сияния, она падает на стол, через него на пол и дальше, на широкий диван... На полосе этого света чуть намечены узорные тени от веток клёнов - там, в саду, под окном.