Ночь шутила и дурачилась, превращая извечную войну в подобие танца, но тем не менее умудрялась жестко навязывать свои условия.
Город держался, не желая слишком легко уступать позиции захватчице, хищно скалился в ответ, огненными росчерками уличного освещения разрывая мглу, выставив навстречу накатывавшемуся потоку черноты разноцветные рекламные щиты.
Однако ему удалось отстоять лишь полнокровные жилы проспектов, сбегающиеся к островкам главных площадей.
А там, во дворах, вдалеке от незатихающей городской суеты, уже вовсю наводила порядок новая хозяйка.
Ночь властно вступила в город лишь малой частью своих бессчетных легионов, но этого оказалось вполне достаточно для победы.
— Сорок вторая слушает. — Голос был тих, спокоен и уверен. Усталый голос ночного собеседника. Доверенного. Или нет, много ближе, посвященного.
Приобщенного к тайне.
Мягкий голос, подталкивающий к невольным откровениям.
Единственный наушник и тонкая змейка микрофона у бледных, кажущихся бесплотными губ выглядят, пожалуй, чуть неуместно. Да они и не нужны теперь. Совершенно.
Они — лишь долг прежним ощущениям, оставшаяся тоненькая ниточка, связывавшая ее с прошлым. Уже ушедшим.
Канувшим в небытие, поглощенным им.
Ниточка, которую слишком трудно — почти невозможно — оборвать.
Потому что имя ей — память.
— Да. Да… Конечно. Да. Непременно. Когда буду дома — перезвоню. — Елена с сожалением убрала телефон в сумочку. В метро не удается поговорить по-человечески. Но ничего, еще четыре остановки, и она почти дома. А там двадцать три минуты пешком, и все.
Можно будет сменить неудобные туфли на мягкие тапочки, убрать в шкаф порядком поднадоевший строгий деловой костюм и чуть-чуть почитать на сон грядущий.
Неспешно ползший вагон слегка покачивало, и разделенный на несколько тесных клетушек офис, бывший для Елены основным местом обитания, постепенно становился чем-то отвлеченным. Недоступным.
Даже нереальным.
Так же как и прокуренная насквозь кафешка и ароматный, но слишком крепкий для вечера кофе. Кофе под обязательные разговоры обо всем и ни о чем конкретном, вносившие скудное разнообразие в вечное циркулирование по замкнутому кругу: дом-работа-дом, усталое лицо подруги, измотанной за прошедший день не меньше, чем сама Елена… И тоска. Тихая, меланхолическая тоска, далекая от злобы и зависти.
Поезд ощутимо тряхнуло, и Елена нехотя открыла глаза. Отстраненный женский голос объявил ее станцию — пора выходить.
Она торопливо поднялась, на ходу одергивая юбку и перекидывая ремешок сумочки через плечо. Стекло дверей на какое-то мгновение отразило узкое лицо в очках, коротко обрезанную челку и бледные, ненакрашенные губы.